Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [96]

У нас был один общий с «Речью» сотрудник Л. М. Клячко, называвшийся тогда «королем репортеров». Он был исключительным знатоком и мастером рассказывать анекдоты. В редакционной комнате при его появлении не умолкал смех, по правде сказать, сильно мешавший работе. Посидев у нас с полчаса, он переходил в кабинет редактора. Вслед за ним один за другим туда перекочевывало большинство сотрудников. Теперь уже оттуда доносились громовые раскаты хохота. Но ни одного двусмысленного анекдота он не позволял себе рассказывать в нашей комнате.

По возвращении домой, дети одолевали меня просьбами рассказать, что смешного рассказал сегодня Клячко, и очень часто я могла удовлетворить их любопытство.

С сотрудниками воскресного приложения у меня тоже вскоре установились хорошие отношения, продолжавшиеся иногда и после того, как им удавалось выйти на более широкую литературную арену.

Не обошлось, правда, и без некоторых недоразумений. Среди начинающих сотрудников оказалось особенно много начинающих поэтов, в своем большинстве слабоватых. Один из них принес мне целую тетрадь явных, но беспомощных перепевов Надсона.

Когда он пришел за ответом, я сказала ему, что надо попытаться написать что-нибудь свое. Не имеет смысла перепевать всем известного поэта.

— Какого поэта? — с наивным видом спросил он.

— Надсона, — отвечала я.

— Я совсем не знаю такого поэта, не читал, — довольно нахально ответил он.

— Жаль, — сказала я. — Вам полезно было бы познакомиться с ним.

Секретарь нашей редакции пришел в такую ярость, когда я рассказала о нахальном поэте, что предложил, если он явится еще раз, выйти в приемную и поколотить его. Но я успокоила его, уверив, что сама надеюсь справиться с моими сотрудниками.

Однажды я сделалась жертвой литературного шантажа. Некто, подписавшийся псевдонимом Nemo, прислал из провинции откровенно переписанный рассказ Чехова «Неудача», внеся в него единственное изменение. Там, где обрадованные родители вбегают благословить жениха и невесту, схватив впопыхах вместо образа портрет Лажечникова, он заменил Лажечникова Лермонтовым.

На этот раз я очень рассердилась на такое откровенное намерение подвести редакцию, выбрав для своей наглой попытки общеизвестный рассказ Чехова.

Я взяла редакционную открытку и написала автору язвительный ответ, адресовав ее в Гомель, по указанному адресу. На открытке я писала намеренно. Почтальоны могли ознакомиться с ее содержанием. Расчет оказался правильным. Открытка вернулась в редакцию с приклеенной к ней длинной полоской с подписями целого ряда почтальонов, пытавшихся вручить ее адресату. Но автора им так и не удалось обнаружить.

Тогда я напечатала открытку в «Почтовом ящике» газеты. Я надеялась, что таким путем автор все же с ней ознакомится.

Не знаю, принятые ли мной меры или что-либо другое, но попытки поймать меня на незнании русской литературы на этом прекратились.

В следующем году редакция решила, кроме еженедельных приложений, давать подписчикам еще один раз в месяц увеличенный вдвое иллюстрированный номер, посвященный одному какому-нибудь вопросу — биографии одного из видных писателей или какому-либо крупному общественному явлению, например, возобновившемуся в 1908 году голоду и общественной борьбе с ним.

Мне удалось привлечь к сотрудничеству в этих иллюстрированных приложениях известных писателей.

Для номера, посвященного голоду, В. Г. Короленко дал специальный рассказ. Я чрезвычайно гордилась такой удачей. Дал он также очерк для номера, посвященного Салтыкову-Щедрину.

В связи с расширением работы увеличился и мой заработок. Но его одного все равно не хватало на нужды моих детей. Приходилось еще заниматься переводами для «Русского богатства» и для «Мира Божьего», где у меня тоже были друзья.

Переводами я занималась дома по вечерам. Но вообще вся эта работа была мне не трудна, интересна и почти полностью обеспечивала наши скромные запросы.

Дядя брал на себя наем дачи. Отказаться от поездок на лето в Финляндию было бы очень грустно. Да и жизнь там была детям очень полезна.

Я тоже очень любила летнюю жизнь в Куоккале, купание в море, прогулки по берегу. Там у меня завязалось несколько интересных знакомств, продолжавшихся в Петербурге по зимам.

Первое и самое прочное из них было с Корнеем Ивановичем Чуковским, тогда еще очень молодым человеком и очень молодым литератором, обладающим ярким литературным талантом. Знакомство с ним продолжается до сих пор. Человек чрезвычайно интересный, он подкупал меня еще своим отношением к детям.

Все четверо моих детей буквально влюбились в него. Когда он приходил, — а приходил он очень часто, — для детей начинался настоящий праздник. Младших он сажал себе на плечи и скакал, будто добрый конь. Бывало, бросался на пол и предлагал детям карабкаться на себя, изображая скульптурную группу «Нил и его притоки».

Старшим он с увлечением читал наизусть и по книгам звучные поэмы Алексея Толстого, совершенно покоряя их, будучи удивительным чтецом.

Чтобы поговорить с ним, а мне этого тоже очень хотелось, приходилось дожидаться, пока с большим трудом и протестами удастся уложить детей спать. И тогда мы гуляли с ним по морскому берегу, и я слушала его декламацию, уже не рассчитанную на детское восприятие.