Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [69]

В маленькой деревушке у самого подножия Альп мы зашли в деревенский трактирчик, попросили себе с Мумой комнату, молока с хлебом и отдали просушить наши юбки чулки и ботинки.

Оставалось только вооружиться терпением, но именно терпения у нас и не хватило. Чулки высохли очень быстро, юбки тоже, хотя вид, какой они приняли, испугал бы и самого невзыскательного человека.

Но кожаные ботинки и не собирались сохнуть, а когда мы попытались натянуть их на сухие чулки, задача оказалась непосильной.

Пришлось в Шамони идти босиком, в надежде, что там найдется сапожник, который возьмется поставить ботинки на колодки и так просушить их.

По счастью, это удалось сделать, но настроение оказалось вконец испорченным. Мы мечтали только об одном — лечь и отдохнуть.

Омнибус в Женеву отходил рано утром.

Только назавтра днем, въезжая в нарядную, блещущую чистотой Женеву, мы вполне поняли, какую огромную глупость совершили, не послушавшись советов разумных людей.

Когда нас высадили у конторы омнибусов, мы буквально не знали, куда деваться. Зайти в том виде, в каком мы были, даже в самый скромный отель, представлялось немыслимым.

Михаил Вильямович пошел доставать наш багаж и остальные вещи, мы же с Мумой, как неприкаянные, бродили около конторы.

Но вот он явился и сказал, что все сделано. Вещи в отеле, комнаты наняты, остается возможно незаметнее проскользнуть мимо швейцара.

Так мы и поступили. И только переодевшись с ног до головы, мы осмелились выглянуть из своего номера и пойти осматривать красавицу Женеву.

Утром следующего дня мы прокатились по женевскому озеру, осмотрели знаменитый Шильонский замок и живописные окрестности Женевы.

Через день мы отправились в наш последний совместный переезд. В Берне приходилось расстаться. Бернштамы решили провести еще месяц в Женеве, а мои финансы не позволяли мне этого. Надо было торопиться домой. Ехать прямым поездом я, конечно, не могла. Первая продолжительная остановка должна была быть в Вене.

С грустью распрощалась я с милыми моими спутниками и с тяжелым сердцем одна пустилась в обратный путь.

Равнодушно смотрела я на красоты Тироля, удивляя своим бесчувствием соседей по вагону, любезно обращавших на них мое внимание.

Наконец, доехали мы и до Вены. В Вене у меня была одна знакомая курсистка. Мне очень хотелось повидать ее, она как бы опять связывала меня чем-то с Бернштамами — она была приятельница Мумы, а главное, очень тоскливо было скитаться целый день одной по чужому городу.

Но тут начались затруднения. Адрес я помнила довольно приблизительно. Было воскресение, и адресный стол был закрыт.

К тому же, в Вене я оказалась «без языка». Хорошим знанием немецкого языка я не могу похвастать, но все-таки в Берлине и я понимала всех, и меня все понимали.

А тут туземцы смотрели на меня, раскрыв рот, и качали головами, точно я говорю по-китайски. Когда же они пытались объяснить мне что-то, я тоже не понимала ничего.

Население во всех южно-германских странах говорит на диалекте, больше отличающимся от северо-немецкого, чем украинский от русского. В конце концов, я махнула рукой и решила, что это только начало моих злоключений.

И вот я брела в самом унылом настроении по прекрасному кольцу бульваров Ring’y, как вдруг я увидела… Кого бы вы думали? — Именно ту, которую я тщетно искала.

Как тут не убедиться в особой ко мне любезности провидения. В многомиллионном городе встретить на улице единственного человека, которого я там знала и который, кстати, не подозревал о моем приезде.

Она отдала себя в полное мое распоряжение на весь день, хотела показать мне все достопримечательности, но я взмолилась. Я была сыта достопримечательностями, и мы с ней просто погуляли по парку, пообедали в каком-то ресторанчике, а затем она проводила меня на вокзал.

День, суливший мне тоску и уныние, прошел приятно и незаметно. Отъезжая, я видела приветливое лицо, как будто не была сейчас так одинока на свете.

До границы не предстояло больше продолжительных остановок.

Не могу сказать, чтобы «дым отечества» мне показался хоть сколько-нибудь «сладок и приятен». Я с удовольствием отсрочила бы свидание с ним и на месяц, и на два.

А уж вонь в наших отечественных вагонах после чистеньких австрийских просто доконала меня.

Родина готовила мне на первых же парах весьма неприятный сюрприз. Край, по которому мы ехали, населен главным образом евреями. Он входил тогда почти весь в так называемую «черту оседлости», т. е. местность, где евреи могли жить беспрепятственно, тогда как в других местах, не входивших в эту черту, они или вообще не могли проживать, или, по крайней мере, по предъявлению особых каждый раз разрешений местных властей.

По правде сказать, я знала об этих порядках весьма мало.

Я видела только, что почти все мои соседи по вагону были евреями, причина же подобного положения меня не интересовала. Поезд подходил к какой-то крупной станции. И вдруг сидевшая рядом со мной еврейка вскочила и, волнуясь, стала о чем-то просить меня на ломанном русско-еврейском языке. Она протягивала мне своего, по-видимому, новорожденного младенца. С трудом я разобрала, что она просит меня подержать ее ребенка пока она сходит в буфет купить ему молочка. А у нее молоко пропало.