Поверженные буквалисты - [68]
Кстати, у Козлова в этом месте говорится, хотя «красиво»: «Когда лучи денницы заалели», – но в полном противоречии с байроновским grey…
Дальше. У Байрона (XII, 68): в романтических странах Where lives, not lawsuits, must be risk’d for Passion, – дословно: «где ради страсти должно рисковать жизнью, а не судебным процессом»; подчеркнутые слова в оригинале близко созвучны. У меня: «…в знойных странах, Где жизнью риск, не иск, слепая[115] Страсть влечет». Я охотно признаю, что фраза здесь тяжеловата, что не хватает союза «а» («риск, а не иск»), восполняемого лишь особой интонацией. Но в отношении каламбура – что здесь «вымученного»? У Козлова тут
блистательно: «Покинув знойный край сердечных гроз, Где за измену часто ждет могила, А не процесс, исполненный угроз».
Дальше. У Байрона (XII, 63) говорится, что якобы невинный флирт (речь идет о кокетке): Not quite adultery but adulteration, – дословно: «не прелюбодеяние, а брожение» (и в то же время «прелюбодеяньице»). У меня: «Ведь жажда пряного, пикантных блюд – не блуд». Вновь тот же вопрос: что тут «вымученного»? У Козлова здесь: «Так что ж? – зато она чужда порока». Целомудренному Кашкину это нравится больше. Каждому свое.
Наконец, последний пример. У Байрона (VII, 27) говорится о плохо построенных батареях: They either miss’d, or they were never miss’d. And added greatly to the missing list. Дословно: «с них или промахивались, или по ним никогда не промахивались[116], но они щедро пополняли список погибших» (букв, «пропавших»). Я попытался воспроизвести эту труднейшую игру: «С них мажут при пальбе, по ним же «мазу» нет, И кровь размазанных багрит их парапет». Но у меня в данном случае – я готов признать – «не вышло». Основной недостаток моего субститута в том, что у меня игра идет на жаргонных словах, на метафорических оборотах, а в оригинале лексический колорит совсем иной. В тексте, подготовленном для нового издания, мною найдено другое решение.
Как видим, из четырех примеров, которыми Кашкин намеревался сокрушить мою каламбуристику, примеров отобранных, выисканных, лелеянных семью няньками (ибо они же фигурируют в кляузе вышеупомянутого критического синедриона), лишь один работает против меня, – да и то совсем другими особенностями, чем мнится Кашкину. Подлинных недостатков он, конечно, не уяснил.
Перейдем к более важной теме, теме непонятности.
Здесь нападки Кашкина сводятся к тому, что точность моего перевода есть псевдоточность, в силу чего «главное пропадает», а перевод становится непонятен, иные строфы превращаются в сплошную «абракадабру» (231, 2, 5), в «ребусы» (231, 1, 5).
Для начала я отмечу некоторые приемчики Кашкина.
Так, приведя в пример «абракадабры» полностью строфу 2-ю из XI песни, где говорится о Беркли (231, 2, конец), он, вновь упомянув имя Беркли, приводит (232, 1, 3) четыре строки в переводе Козлова. Они абсолютно несхожи с моими. Читатель, завороженный словесной магией Кашкина, думает, что Шенгели наворотил нивесть что. Но Кашкин, цитируя Козлова, дает не вторую строфу, приведенную выше в моем переводе, а ПЕРВУЮ. Первую!
У шулеров такие штуки называются, кажется, «вольтами». Как их именует сам Кашкин, я не знаю.
Далее. В моем Послесловии, говоря об интерпретации стиха и отрицая непродуманный принцип: «переводить надо размером подлинника», я выдвигаю принцип «функционального подобия», отражающего характер стиха, а не внешний облик. Термин этот мною прилагается только и исключительно к сфере стиха.
Кашкин же настойчиво, 5 или 6 раз, распространяет этот термин на общую мою методику перевода (235, 1, 10; 239,1, 6-7-8; 239, 2,1–3), чтобы иметь возможность клеветнически противопоставить мою переводческую манеру «единому методу советского реалистического перевода» (239, 1, 6).
У шулеров такой прием, кажется, называется «накладкой». Как сам Кашкин его называет, мне неизвестно.
Мелкие же образцы передержек и подтасовок рассеяны в статье Кашкина весьма щедро.
Например, приведя клочок VII, 39, где у меня просто сказано: «…князь приказ “взять Измаил”… Суворову вручил», – Кашкин хладнокровно утверждает:
Неизвестно, какой князь вручает Суворову приказ (234, 2, 5).
Между тем, в той же VII песне, в предпредыдущей, 37, строфе сказано: «То был Потемкин…», в предыдущей, 38, строфе говорится, что отправил «Рибас к Потемкину курьера» и тут же, что план Рибаса «вполне одобрил властный князь». Таким образом, не понять, что за князь появляется в строфе 39-й можно либо при глубокой какопсихии, либо… нарочно… Какая глубокая вера в то, что читатель ни в чем не разберется, проступает в таких штуках!..
Приводится отрывок VII, 59:
и утверждается:
Здесь многословное изложение противоречит не только манере Суворова и подлиннику, но и самой мысли о краткости
и в поучение приводятся соответствующие строки Козлова.
Однако, перед цитируемым отрывком, в котором говорит автор, имеется сам диалог между Суворовым и Джонсоном, переведенный мною так:
В книге Тимоти Снайдера «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным» Сталин приравнивается к Гитлеру. А партизаны — в том числе и бойцы-евреи — представлены как те, кто лишь провоцировал немецкие преступления.
Предлагаемая вниманию читателя работа известного британского историка Джонатана И. Израеля «История Голландии» посвящена 300-летнему периоду в истории Северных Нидерландов от Бургундского периода до эпохи Наполеона I (1477-1806 гг.). Хронологические рамки первого тома данного исследования ограничиваются серединой XVII века, ознаменованного концом Раннего Золотого века в истории Республики Соединённых провинций. Работа представляет собой комплексное исследование, в котором, на основе широкого круга источников и литературы, рассматриваются все значимые стороны жизни в Северных Нидерландах той эпохи.
Настоящая книга – одна из детально разработанных монографии по истории Абхазии с древнейших времен до 1879 года. В ней впервые систематически и подробно излагаются все сведения по истории Абхазии в указанный временной отрезок. Особая значимость книги обусловлена тем, что автор при описании какого-то события или факта максимально привлекает все сведения, которые сохранили по этому событию или факту письменные первоисточники.
Более двадцати лет Россия словно находится в порочном замкнутом круге. Она вздрагивает, иногда даже напрягает силы, но не может из него вырваться, словно какие-то сверхъестественные силы удерживают ее в непривычном для неё униженном состоянии. Когда же мы встанем наконец с колен – во весь рост, с гордо поднятой головой? Когда вернем себе величие и мощь, а с ними и уважение всего мира, каким неизменно пользовался могучий Советский Союз? Когда наступит просветление и спасение нашего народа? На эти вопросы отвечает автор Владимир Степанович Новосельцев – профессор кафедры политологии РГТЭУ, Чрезвычайный и Полномочный Посол в отставке.
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
Понятие «человек» нуждается в срочном переопределении. «Постчеловек» – альтернатива для эпохи радикального биотехнологического развития, отвечающая политическим и экологическим императивам современности. Философский ландшафт, сформировавшийся в качестве реакции на кризис человека, включает несколько движений, в частности постгуманизм, трансгуманизм, антигуманизм и объектно-ориентированную онтологию. В этой книге объясняются сходства и различия данных направлений мысли, а также проводится подробное исследование ряда тем, которые подпадают под общую рубрику «постчеловек», таких как антропоцен, искусственный интеллект, биоэтика и деконструкция человека. Особое внимание Франческа Феррандо уделяет философскому постгуманизму, который она определяет как философию медиации, изучающую смысл человека не в отрыве, а в связи с технологией и экологией.
Рынок искусства – одна из тех сфер художественной жизни, которые вызывают больше всего споров как у людей, непосредственно в нее вовлеченных, так и у тех, кто наблюдает за происходящим со стороны. Эта книга рассказывает об изменениях, произошедших с западным арт-рынком с начала 2000‑х годов, о его устройстве и противоречиях, основных теоретических подходах к его анализу. Арт-рынок здесь понимается не столько как механизм купли-продажи произведений искусства, но как пространство, где сталкиваются экономика, философия, искусство, социология.
Книга посвящена конструированию новой модели реальности, в основе которой лежит понятие нарративной онтологии. Это понятие подразумевает, что представления об истинном и ложном не играют основополагающей роли в жизни человека.Простые высказывания в пропозициональной логике могут быть истинными и ложными. Но содержание пропозициональной установки (например, «Я говорю, что…», «Я полагаю, что…» и т. д.), в соответствии с правилом Г. Фреге, не имеет истинностного значения. Таким образом, во фразе «Я говорю, что идет дождь» истинностным значением будет обладать только часть «Я говорю…».Отсюда первый закон нарративной онтологии: мы можем быть уверены только в том факте, что мы что-то говорим.
Взаимоотношения человека и природы не так давно стали темой исследований профессиональных историков. Для современного специалиста экологическая история (environmental history) ассоциируется прежде всего с американской наукой. Тем интереснее представить читателю книгу «Природа и власть» Йоахима Радкау, профессора Билефельдского университета, впервые изданную на немецком языке в 2000 г. Это первая попытка немецкоговорящего автора интерпретировать всемирную историю окружающей среды. Й. Радкау в своей книге путешествует по самым разным эпохам и ландшафтам – от «водных республик» Венеции и Голландии до рисоводческих террас Китая и Бали, встречается с самыми разными фигурами – от первобытных охотников до современных специалистов по помощи странам третьего мира.