Поверженные боги - [70]

Имена у этого народа самые незатейливые — например, Цокитль, Макатль, Чачапа, что означает Слякоть, Мясо и Ливень. Разумеется, мясо в пустыне добыть очень трудно, а слякоть, не говоря уж о ливне, и вовсе редкие явления. Так что, давая имена детям, родители, скорее всего, воплощали в них свои мечты. Так или иначе, Мясом звали новоиспеченного вдовца, который и пригласил меня в становище. Мы с ним сели у костра, разведенного неженатыми мужчинами в стороне от костров семейных групп. Мясу и его приятелям уже было известно, что я мешикатль, а вот меня терзали сомнения насчет того, как бы лучше, чтобы не задеть хозяев, определить их племенную принадлежность. Поэтому пока один из них, используя вместо черпака лист юкки, разливал нам какую-то непонятную похлебку на вогнутые куски листьев агавы, я сказал:

— Как ты, наверное, знаешь, Мясо, мы, мешикатль, привыкли именовать всех обитателей пустыни чичимеками. Но наверняка у вас есть для себя другое название.

Он обвел рукой разбросанные повсюду походные костры и ответил:

— Вот это все наше племя текуэксе. В пустыне есть много других — паме, джанамбре, уалауис и прочие, — но ты правильно говоришь, мы все чичимеки, поскольку краснокожие.

Я подумал, что у него и его соплеменников кожа скорее серая от грязи и сажи. А Мясо проглотил похлебку и добавил:

— Ты тоже чичимек. Такой же, как и мы, никакой разницы.

Если я возмущался, когда меня называли так рарамури, то уж когда дикарь стал претендовать на родство с цивилизованным мешикатль, просто пришел в негодование. Однако Мясо сказал это мимоходом, и я понял, что ни о каком хвастовстве тут нет и речи. А ведь и правда: под слоем грязи кожа Мяса и его сородичей имела тот же медно-красный оттенок, что и у меня самого. Безусловно, цвет кожи различных племен и отдельных людей нашей расы варьируется от светлого, красновато-золотистого, до красновато-коричневого, темного, как какао, но в целом определение «краснокожий» прекрасно подходит нам всем. По всей видимости, эти грязные, полунагие, невежественные кочевники полагали, что слово «чичимек» происходит не от «чичим» (собака), но от «чичильтк» (красный). А для всякого, кто предпочитал такой вариант, в прозвании «чичимек» не было ничего оскорбительного. Тем более что оно относилось не к какому-то одному племени, но ко всем жителям пустыни, джунглей, деревень и больших городов, то есть Сего Мира в целом.

Поэтому я не стал обижаться, а продолжил с благодарностью наполнять свой желудок (хоть на зубах и похрустывал песок, но похлебка тем не менее была вкусной) и попутно размышлял о связях между разными народами. Было очевидно, что некогда чичимеки имели благодатный контакт с цивилизацией. Например, Мясо упомянул о том, как его жена во время болезни исповедалась богине Тласольтеотль, а впоследствии я узнал, что они почитают и многих других наших богов. Но, находясь в изоляции и невежестве, чичимеки придумывали и свои собственные верования. Так, у этих людей бытовало смехотворное убеждение в том, что звезды — это бабочки, сделанные из обсидиана, а их мерцание представляет собой всего лишь отражение лунного света от трепещущих крыльев из блестящего камня. Поэтому они придумали богиню Итцпапалотль, Обсидиановую Бабочку, которую считали самой могущественной из всех богов. Что ж, в ночной пустыне звезды особенно яркие, там действительно создается впечатление, будто они парят совсем низко, лишь чуть-чуть за пределами нашей досягаемости.

Но даже при том, что чичимеки имеют кое-что общее с более цивилизованными народами, и несмотря на то, что они сами считают всех краснокожих состоящими между собой в родстве, они относятся к соседям вовсе не так, как это принято между родственниками. Напротив, грабить, да и не только грабить, «ближних» у них вовсе не считается зазорным.

В первый вечер, когда я ужинал в становище текуэксе, в похлебке плавали кусочки нежного белого мяса, легко отделявшегося от тонких косточек, не походивших на кости ящериц, кроликов или любых других существ, которых я видел в пустыне. Это побудило меня задать вопрос:

— Скажи, а что за мясо мы едим?

В ответ мой новый знакомый буркнул:

— Детеныш.

— Чей?

— Детеныш, — повторил Мясо, — подходящая еда для суровых времен, — но, увидев по моим глазам, что я его не понял, пояснил: — Порой мы покидаем пустыню, чтобы напасть на деревню отоми и, кроме всего прочего, прихватываем с собой их детей. А если нашим кочующим племенам случается столкнуться, то побежденным приходится бежать. А детям ведь не поспеть за взрослыми, вот они и попадают к нам в плен. А что проку от таких пленников? Поэтому детенышей потрошат и вялят на солнце или коптят над костром, после чего мясо, не портясь, хранится очень долго. Вдобавок весят такие детеныши мало, так что любая из наших женщин может легко таскать на веревке у пояса три-четыре штуки. А когда, как это вышло сегодня, Обсидиановая Бабочка не посылает нам свежей дичи, их варят и едят.

По вашим лицам, почтенные писцы, видно, что вы находите эту практику достойной порицания. Но я должен признаться, что научился есть почти все, что можно съесть, практически уподобившись в этом чичимекам, ибо во время путешествия по пустыне не знал более властных законов, чем голод и жажда. Однако, оставаясь тем не менее все-таки человеком цивилизованным, я так и не набрался решимости отведать кое-что из того, что с удовольствием поедали дикари.