Поверженные боги - [5]

Это произошло только на следующий день, и к тому времени я уже уложил свою торбу в лодку и отплыл от берега на середину бухты. Сквозь топаз было видно, как злобно тлеющая лава распространялась и ползла через пляж, чуть ли не по всему побережью подступая к линии воды. Из-за дыма и пара рассмотреть что-либо в глубине суши было трудно, однако пробивавшиеся сквозь заволокшее берег марево розоватые, а порой и еще более яркие желтые вспышки ясно говорили о том, что недра Миктлана все еще извергают свою ярость сквозь жерло горы Цеборуко.

Потом волнистая, бугрящаяся и светящаяся красная грязь на берегу словно бы подобралась для броска и устремилась в океан. В предыдущие дни, когда расплавленный камень встречался с холодной речной водой, при этом раздавался звук, походивший на почти человеческий зубовный скрежет, а затем — шипящий выдох.

Здесь, на побережье, прозвучал громоподобный рев внезапно ощутившего боль, потрясенного и взбешенного бога. Рев этот сложился из двух звуков: их издали неожиданно вскипевший океан и лава, охладившаяся и затвердевшая столь стремительно, что каменный монолит вдоль всего переднего края растрескался и превратился в осколки. Пар взметнулся ввысь подобно облачному утесу, и меня, хоть я находился очень далеко, обдало дождем мельчайших горячих брызг. Акали швырнуло назад, да так резко, что я едва не вывалился за борт. Мне пришлось бросить весло и вцепиться руками в деревянные борта. Лодка, получив толчок, стремительно скользила прочь от берега, увлекаемая волнами, взметнувшимися от внезапно вторгшейся в море враждебной стихии. Потом, оправившись, океан снова устремился к берегу, но расплавленная лава все еще продолжала свое наступление. Грохот не умолкал, облако пара поднималось ввысь, словно силясь достичь небес, где и подобает пребывать облакам. Атака негодующего океана была отбита, и он снова отхлынул. Бог знает сколько раз (от толчков и качки голова моя пошла кругом, так что ни о каком счете не могло быть и речи) вся вода накатывала на сушу, отступала и набегала снова. Но даже в этой безумной круговерти я осознавал, что каждый такой бросок относил меня в открытое море дальше, чем возвращал очередной прилив. Вода вокруг моего каноэ бурлила и клокотала, как в котле, а рыбы и прочие морские твари во множестве всплывали на поверхность, причем преимущественно кверху брюхом.

Уже наступил вечер, а мое суденышко все так и продолжало движение туда-сюда: на три волны его относило в море, а на одну возвращало обратно к берегу. И лишь на закате до меня вдруг дошло, что я нахожусь как раз посередине, между двумя краями горловины бухты, причем расстояние до обоих оказалось слишком велико, чтобы можно было надеяться добраться туда вплавь. Ну а дальше, за пределами бухты, расстилался безбрежный океан. Мне не осталось ничего другого, кроме как выловить из воды и побросать на дно акали всех дохлых рыб, находившихся в пределах досягаемости, после чего лечь, подложив под голову свою промокшую торбу, и заснуть.

Когда я пробудился на следующее утро, мне вполне могло бы показаться, что вчерашнее буйство стихии было всего лишь сном, если бы мой акали по-прежнему не покачивался на волнах, причем так далеко от берега, что мне удавалось лишь смутно различить зубчатый профиль голубеющих гор. В ясном небе, однако, поднималось солнце, тучи дыма и пепла больше не затягивали горизонт, и среди отдаленных гор не угадывалось ни одной похожей на изрыгающий пламя вулкан Цеборуко.

Океан был спокоен, как мое родное озеро Шалтокан в летний день. Используя топаз, я устремил свой взгляд в направлении суши, к горизонту, и постарался запечатлеть увиденное в памяти. Потом, закрыв на несколько мгновений глаза и снова открыв их, я постарался сравнить то, что видел теперь, с увиденным несколько мгновений назад. Проделав так несколько раз, я понял, что мой акали подхватило океанское течение, которое сносит меня на север, причем, что хуже всего, в противоположную берегу сторону.

Я попытался развернуть каноэ, гребя руками, но быстро бросил эти попытки. И вдруг только что спокойная вода забурлила, и лодка ощутила столь сильный толчок, что закачалась. Выглянув за борт, я увидел на твердом красном дереве глубокую вмятину, а также разрезавший воду неподалеку, похожий на продолговатый кожаный боевой щит, вертикально торчавший плавник. Обладатель этого плавника, прежде чем скрыться, сделал два или три круга вокруг моего каноэ, после чего у меня отпало всякое желание высовываться за борт.

«Ну что ж, — подумалось мне, — в конце концов, я избежал угрозы со стороны вулкана и теперь могу опасаться лишь возможности утонуть или быть съеденным какой-нибудь морской тварью». Я вспомнил о Кецалькоатле, давнем правителе тольтеков, который вот точно так же, в одиночку, уплыл в океан, благодаря чему сделался любимейшим из всех богов. Это единственный бог, которым восхищаются самые разные, живущие далеко друг от друга народы, у которых, помимо этого, нет между собой ничего общего. Правда, мне пришлось вспомнить и о том, что его провожала толпа собравшихся на берегу рыдающих почитателей, которые потом и разнесли повсюду весть о том, что отныне Кецалькоатля-человека следует почитать как Кецалькоатля-бога. Меня в отличие от него никто не провожал, ни один человек вообще не знал о моем отплытии, а следовательно, представлялось маловероятным, чтобы в случае невозвращения я был провозглашен богом. Ну а раз эта возможность отпадала, то следовало сделать все возможное, чтобы подольше оставаться человеком. Живым человеком.