Поверженные боги - [186]

— Самое ужасное, что эти жалкие подражатели белым людям будут писать теперь нашу историю.

Мое собственное общественное положение в Новой Испании можно было назвать завидным. Наверняка многие осуждали меня за то, что я продолжал сотрудничать с угнетателями. Полагаю, что тут оправданием, хоть и довольно слабым, может послужить то, что порой мне благодаря близости к власти удавалось помочь кому-нибудь из соотечественников. Разумеется, случалось такое не часто и лишь тогда, когда в силу каких-то причин не присутствовали ни Малинцин, ни кто-либо из новых переводчиков, которые могли бы меня выдать. Тщательно подбирая слова при переводе, я мог иной раз посодействовать удовлетворению чей-то просьбы или добиться смягчения наказания. Между тем, поскольку мы с Бью проживали во дворце и бесплатно кормились с дворцовой кухни, свое жалованье я откладывал — на тот случай, если меня прогонят со службы и выставят на улицу. Вышло, однако, так, что должность свою я оставил сам, по собственному желанию. Произошло это следующим образом.

На третий год после завоевания Теночтитлана Кортес, человек деятельный и по натуре искатель приключений, стал тяготиться повседневными обязанностями правителя — всякой возней со счетами и рассмотрением мелких жалоб. Большая часть города Мехико была к тому времени уже построена, но строительство вовсю продолжалось. Тогда, как и сейчас, в Новую Испанию каждый год прибывало около тысячи белых колонистов. Многие приезжали с семьями и стремились обосноваться в озерном краю, обустроив там каждый свою собственную «Малую Испанию». Разумеется, с новыми подданными короля Карлоса, особенно с теми, кто был заклеймлен как «пленник», они обращались как со своими рабами. Скоро этих белых поселенцев стало так много и они заняли столь прочное положение, что об успешном восстании против них больше не приходилось и мечтать. Союз Трех окончательно и необратимо стал Новой Испанией, превратившись, насколько я понял, в такую же колонию, как Куба или любое другое испанское владение. Местное население пусть неохотно, но покорилось завоевателям, и Кортес, видимо, решил, что вполне может доверить управление провинцией своим помощникам, а сам отправиться на завоевание новых земель, которых он еще не видел, но уже считал своими.

— Генерал-капитан, — сказал я ему однажды, — ты уже знаком с землями, лежащими между этим городом и восточным побережьем. Вся страна, простирающаяся отсюда и до западного побережья, не особо отличается от этих земель, а к северу в основном находятся безжизненные пустыни, на которые даже не стоит смотреть. Но вот к югу — аййо, — к югу от нас высятся величественные горы, а в долинах растут густые зеленые леса, полные хоть и смертельных опасностей, но зато и таких чудес, что если ты не осмелишься побывать там, то можно сказать, что твоя жизнь прошла напрасно.

— Значит, на юг! — воскликнул Кортес, словно отдавая приказ своему отряду выступить немедленно. — Ты уже бывал там? Ты знаешь эту местность? Ты говоришь на тех языках, которые там в ходу?

Я трижды подряд ответил «да», после чего он действительно отдал приказ о выступлении на юг, велев мне:

— Ты поведешь нас туда!

— Генерал-капитан, — возразил я, — мне пятьдесят восемь лет, а путь в эти земли труден даже для людей молодых и крепких.

— Не пешком же ты пойдешь. Не беспокойся, у тебя будут великолепные носилки… и компания интересных спутников, — заявил он и, не дожидаясь моего ответа, стремительно вышел, чтобы заняться приготовлениями к походу.

Я даже не успел сказать, что носилки — не лучший способ передвижения по горным тропам и непроходимым джунглям. Однако пытаться уклониться от участия в походе я не стал: не так уж плохо совершить последнее путешествие по этому миру перед последним и самым длинным — путешествием в мир иной. Я знал, что дворцовые слуги позаботятся о больной Бью, так что особо беспокоиться о ее судьбе не приходилось. Что же касается меня, то, невзирая на преклонные годы, я еще не превратился в дряхлую развалину и полагал, что если уж смог пережить осаду Теночтитлана, то наверняка смогу пережить и тяготы экспедиции Кортеса. А если повезет, я, может быть, заведу его в такие дебри, откуда ему не выбраться, или во владения такого народа, который перебьет всех нас поголовно. В этом случае смерть моя будет не напрасна, ибо послужит благой цели. Упоминание Кортеса об «интересных спутниках» заинтриговало меня, а увидев, что ими оказались ни больше ни меньше, как трое Чтимых Глашатаев, я откровенно изумился. Зачем Кортесу понадобилось брать их с собой, сказать не берусь. Возможно, он просто боялся оставлять бывших правителей без присмотра, а может, надеялся, что вид столь высоких особ, покорно следующих в его свите, пробудит в южанах трепет и заставит их благоговеть перед его особой. А на них действительно стоило и, кстати, можно было посмотреть, ибо кое-где богатые носилки оказывалось не пронести, и тогда всем троим бывшим правителям приходилось выбираться из них и идти самим. А поскольку ноги Куаутемока были, после памятного допроса с пристрастием, навсегда искалечены, местные жители имели возможность поглазеть на Чтимого Глашатая Мешико, которого несли на плечах двое других Чтимых Глашатаев: Тетлапанкецали из Тлакопана с одной стороны и Коанакочцин из Тескоко — с другой.