Повелительница львов - [132]

Глава 14

Такие вот происшествия, подобные этому случаю с разбойником Диконом, весьма способствуют скреплению близости между матерью и сыном. Мы и всегда-то были близки, а теперь стали как две родственные души.

Разумеется, мы никогда не открывали всей правды о пережитом. Это, как сказал бы принц Эдуард, неприлично. Позднее, рассказывая о своих злоключениях герцогине Бурбонской, я только упомянула, что во время бегства на нас напал огромный, свирепого вида разбойник, который угрожал нам смертью, но как только я объявила, что королева, он переменился и стал нам помогать. Всякий, кто поверил бы этому, поверил бы и любой другой байке. К счастью, особы королевской крови, а также всякие щелкопёры, которые подхватывают каждое их слово, будь то мудрое изречение или какая-нибудь скандальная сплетня, с готовностью верят: все простые люди в глубине души хранят лояльность по отношению к ним.

Покончив таким образом с Диконом, мы с принцем направились в Шотландию. Сказать это легко, сделать, в абстрактном смысле, достаточно нетрудно, всего-то и дел, что пройти какие-нибудь пятьдесят миль то под снегом, то под дождём. Так как после случившегося мы не смели никому показаться на глаза, то, чтобы не умереть с голоду, всё это время питались лишь ворованными фруктами. Поэтому я обойду молчанием ужасные лишения, которым мы подвергались в течение недели, и только скажу, что мы достигли своей цели.

Кто-нибудь может спросить, почему я не постаралась найти мужа. Для этого мне пришлось бы скитаться по разным аббатствам, где, конечно, мы были бы обеспечены едой и кровом, однако в любую минуту нас могли выдать йоркистам. Что до Генриха, наш брак уже давно исчерпал себя; возможно, мне было и грешно считать, что чем скорее он присоединится к своим знаменитым предкам, тем лучше, но тем не менее именно так я и считала, ибо рядом со мной на моём попечении находился тот, кто куда более заслуживал английской короны. Во всяком случае, я никогда больше так и не увидела мужа. Сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь в последующие годы скучал обо мне. Но я по нему точно не скучала.

Разумеется, я не знала, какой приём ожидает меня в Шотландии, но наконец-то фортуна улыбнулась мне: почти первыми, кого я встретила, оказались люди Ангуса. Они изумились, увидев меня живой, ибо упорно распространялись слухи о моей смерти, и как только я высказала свои желания, они тут же постарались их удовлетворить. Нам с принцем взамен наших лохмотьев принесли новые одежды, мы выкупались, поели, а вечером улеглись на мягкие постели; тотчас же был отряжён эскорт, чтобы сопровождать меня в Эдинбург. Там, как я узнала, находилась тяжелобольная Мария в окружении своих лордов, а также был Пьер де Брезэ. Марию я больше никогда не увидела, потому что к тому времени, когда достигла Эдинбурга, она была уже погребена. Для меня её смерть оказалась тяжёлой потерей, причём не только с политической и финансовой точки зрения. Я уже не могла рассматривать Шотландию как свою союзницу, к тому же меня очень скоро уведомили, что чем быстрее я покину пределы страны, тем лучше. Но сама мысль о том, что женщина, столь полная жизненной энергии, желанием насладиться каждым мгновением, умерла в таком молодом возрасте — Мария была больше чем на год моложе меня, — заставляла со страхом сознавать, какие непрочные нити привязывают нас к этому миру.

Казалось, можно было предположить, что испытываемое мною горе смягчала радость воссоединения с Пьером. Но и в наших с ним отношениях наступило охлаждение, хотя ни один пока не хотел в этом признаться.

Дело в том, что Пьер не привык терпеть такие сокрушительные неудачи, как постигшая его на севере Англии, к тому же он чувствовал себя виноватым в том, что в решительный момент оставил меня на произвол судьбы и я едва не погибла. Разумеется, он так и не узнал, какой урон потерпела моя женская, честь. Как свойственно мужчинам, всю вину за случившееся он постарался переложить на меня и теперь негодовал. Ко всему прочему, Пьер был по характеру непостоянен, и наша связь, видимо, стала ему приедаться. Как я уже говорила, моя готовность идти на любые жертвы ради того, чтобы вернуть себе королевство, внушала ему опасение; в своих честолюбивых помыслах он видел себя едущим по правую руку от королевы Англии, однако, убедившись, что этим помыслам не суждено сбыться, стал обдумывать другие возможности.

То же самое происходило и со мной. Я хорошо понимала, что мне надо уехать. Вот только куда? Тут Пьер высказывался совершенно определённо: мне надо ехать во Францию. К кузену Луи? Он советовал искать убежище в Бургундии. Я пришла в ужас, Пьер приводил убедительные аргументы. Как я позднее узнала, отнюдь не все они были подсказаны заботой обо мне. Тайком от меня он написал Людовику, сообщив ему о моих злоключениях и высказав мнение, что с точки зрения англичан я заслуживаю лишь плахи. Ему удалось убедить меня, что Людовик, который, конечно же, знал, что я обещала отдать Кале, ибо в этом деле он был заинтересованной стороной, в интересах мира вполне может передать меня йоркистам.

Пьер так же знал, как знала и я, только я не придавала этому большого значения, что Людовик окружил себя своими ставленниками и при дворе отныне нет места для сенешаля Нормандии. Он опасался, что его враги (а как у всякого великого человека, у него было их множество) могут воспользоваться его возвращением после на редкость неудачной военной кампании, чтобы обвинить его в измене и таким образом помешать