Повелительница львов - [11]

Глава 2

Как я уже упоминала, Суффолка в этой поездке сопровождала его жена. Насколько я поняла, ввиду моих юных лет именно к ней должны были перейти от маман все заботы обо мне; до того времени, пока я не соединюсь с мужем, она станет опекать меня.

Едва узнав о существовании этой женщины, я почувствовала к ней жгучую неприязнь, порождённую завистью: ей принадлежит то, чего я так страстно желаю. Когда же меня уведомили о том, что в течение месяца она будет обладать полной властью надо мной, эта неприязнь переросла в безграничную ненависть.

Разумеется, мы были представлены друг другу сразу же по моём приезде в Нанси, но пока не пришло время отправляться в Англию, она держалась в тени и появилась в моих покоях лишь для того, чтобы проследить за упаковкой вещей. И всё-таки её присутствие ещё больше усложнило моё достаточно противоречивое чувство к Суффолку.

Элис де ла Пол, высокая красивая женщина спокойного нрава, с неизменной приветливой улыбкой на губах, отнюдь не была простой домохозяйкой, которая обрела высокое положение благодаря удачному браку. Напротив, в девичестве она носила фамилию Чосер, и её дед считался известным придворным поэтом короля Эдуарда III. Поэт был таможенным досмотрщиком, не слишком-то высокое положение, но его сын Томас, отец Элис, приобрёл хорошую репутацию. Начав церемониймейстером при дворе Ричарда II, он снискал благосклонность Генриха IV и его сына, ему были пожалованы несколько поместий и ответственные посты, благодаря чему он разбогател. Ещё более важно то, что по материнской линии он был родственником Бофоров, которые, в свою очередь, состояли в побочном родстве с Джоном Гонтским[9]. Таким образом Элис оказалась дальней родственницей короля.

Как только мы с Элис познакомились поближе, моя неприязнь мгновенно улетучилась, мы подружились и продолжали дружить в самые трудные периоды, пока наконец, как и многие другие, она не устала бороться и примирилась с этим чудовищем — Эдуардом Йоркским. Но шёл 1445 год и до этого оставалось ещё много лет.

Наша дружба тем более примечательна, что, едва став королевой, ещё даже не начав путешествия в Англию, я уже столкнулась с первыми трудностями. Накануне того дня, когда мы собирались тронуться в путь, в мои покои явилась разъярённая мама и швырнула на стол свиток пергамента.

   — Этот Суффолк, — объявила она, — имеет наглость требовать, чтобы твою свиту урезали на две трети, подумать только — на две трети!

Вся предыдущая неделя прошла в развлечениях, и я почти не задумывалась над тем, какова окажется моя свита. Конечно, я знала, что ещё летом мама готовила список, подбирала подходящих людей. Но, заглянув в пергамент, я, честно сказать, была поражена непомерной величиной составленного ею списка.

Для удовлетворения всех моих нужд согласно списку требовалось шесть фрейлин, четверо пажей, восемнадцать служанок, двенадцать швей, шесть прачек, четверо поваров, двое кондитеров, шестеро пекарей, шесть судомоек, четверо сокольничих и шестеро псарей.

И всё это помимо моего мажордома Луи д’Эристаля, исповедника отца Жозефа и ещё четверых священников и двоих слуг, присматривавших за королевским львом — моим любимцем Альбионом.

   — Но, маман, — заметила я, — англичане вполне могут сами нанять судомоек и прачек. Даже псарей.

— Что за чепуха! — возмутилась маман. — Я этого не потерплю.

И всё же ей пришлось пойти на попятный. Суффолк был неумолим, и я выехала из Нанси с куда меньшим числом сопровождающих, чем требовала маман.

Однако малочисленность моей свиты стала заметна не сразу, потому что меня решили сопровождать папа и мой брат Жан. Дядя Шарли, естественно, не собирался приближаться к пограничной территории, где его могли бы захватить в плен англичане, и уж, тогда, можно не сомневаться, ему пришлось бы провести в тюрьме остаток своих дней. Но дядя в сопровождении своих придворных выехал вместе со мной за ворота Нанси, где он простился со мной, крепко сжав меня в своих объятиях и шепнув на ухо:

   — О Мег, Мег! Согласись, что я всегда очень тепло относился к тебе. — По щекам его струились слёзы.

   — Всегда, мой дражайший дядюшка, — подтвердила я.

— Тогда вспоминай обо мне, как о человеке, который нежно любил тебя и желал только добра.

Разумеется, проливая крокодиловы слёзы, он думал не столько о наших личных отношениях, сколько о тех преимуществах, которые сулит дружба между английской королевой и французским королём.

   — Конечно, я буду вспоминать о вас, дядя, — пообещала я, мысленно оговариваясь, однако, что мой долг перед новой родиной должен стоять превыше долга перед любой другой страной.

Мы распрощались, предполагая, что никогда больше не увидимся. Это предчувствие сбылось. Если бы мне никогда больше не пришлось увидеться и с моим кузеном, дофином Луи, то моя жизнь, возможно, сложилась бы куда счастливее. После моего расставания с дядей Шарли меня продолжали провожать многие рыцари и фрейлины французского двора, ведь официально я находилась на попечении брата короля герцога Орлеанского. От Нанси до Шалона я ехала по раскисшей зимней дороге в самом блистательном окружении. Однако среди провожающих не было маман, она вернулась в Анжер вместе с Иолантой. Я уверена, что и в их души закралось предчувствие, что мы никогда больше не увидимся.