Повелитель звуков - [75]

Мои принципы пошатнулись. Законы морали требовали осудить тенора, но мое сознание противилось этому вердикту. Над Людвигом Шмидтом фон Карлсбургом довлела иная воля, с которой он не мог совладать. Сумел бы самый лучший пловец плыть против течения Рейна? Так что в моих глазах Людвиг Шмидт был скорее жертвой, нежели преступником. Меру его страданий не дано познать ни одному человеку. Так как я мог судить его? Его последнее деяние, несомненно, явилось великим подвигом: своей смертью он искупил грехи наследников Тристана и Изольды. Не то ли сделал Господь наш Иисус Христос, взойдя на крест во имя спасения рода человеческого? Так и Людвиг пожертвовал жизнью, чтобы освободить Марианну от чар древнего заклятия. Какое великодушное и самоотверженное деяние!

* * *

После обеда я направился к отцу Игнатию, самому старому бенедиктинцу из живших в аббатстве Бейрон. Отцу Игнатию минуло девяносто лет. Тело его было немощно, но он сумел сохранить ясность ума. Премудростью своей отец Игнатий превосходил любого немецкого философа.

Мы прогулялись до каменной стены, окаймлявшей южную часть аббатства. Отсюда открывался великолепный вид: горы возносились к небу, величественные, словно колонны соборов, по их склонам зелеными мазками были разбросаны деревья, легкий ветерок шелестел в кронах и долетал до наших лиц.

— Я хочу поговорить с вами об отце Стефане, — начал я, — о причинах, побудивших его совершить путешествие в Дрезден в 1865 году…

— Да, вы меня уже спрашивали… Но ответьте мне, отец Юрген, чем вызван ваш столь явный интерес к этому эпизоду жизни благословенного отца Стефана?

— Дело в том, — отвечал я, — что я нашел в его книгах увядшие розы.

— О да, — с легкой грустью кивнул монах, — отцу Стефану нравилось коллекционировать розы. Это была его единственная слабость. Так он и говорил: «моя единственная слабость». Как сейчас помню: мы, монахи, смеялись всякий раз, когда какой-нибудь послушник дарил ему розы для коллекции. «Если юноша дарит цветы — это неспроста. Не иначе как он влюбился. Берегитесь, отец Стефан», — говорили мы.

При воспоминании о том, как посмеивались монахи над причудами брата, уста отца Игнатия тронула печальная улыбка.

— Видите ли, отец Игнатий, в одной из его книг я нашел несколько заметок, датированных июлем 1865 года. Мне кажется, что они принадлежат не отцу Стефану; как будто кто-то открыл ему новый способ познания Всевышнего, — солгал я, желая оправдать свой следующий вопрос. — Что произошло с ним, когда он вернулся из Дрездена? Вы не заметили в отце Стефане перемены?

Отец Игнатий оперся на посох и поднял глаза к небу.

— Подняться посреди ночи и отправиться в Саксонию, за тысячи километров отсюда, по каким-то церковным делам исключительной важности — ничего подобного за отцом Стефаном прежде не наблюдалось. Конечно, его заботила судьба ордена, но… — Монах понизил тон и перешел на шепот: — Я подозреваю, что в тот миг его мысли были заняты чем-то совсем другим. Несомненно, то было странное время. Отец Стефан воротился из Дрездена сам не свой. Он находился в крайнем смятении. — Отец Игнатий выдержал долгую паузу, а потом добавил: — Все дело в его розах, отец Юрген… в его розах.

— В розах? — недоумевая, переспросил я.

— Да. Он сказал, что добыл два ценных образца, произрастающих лишь на севере Германии. Он хранил их в своей Библии, чтобы по возвращении в аббатство изготовить из них гербарии. Но где-то в Дрездене он открыл Библию и не заметил, как розы выпали из книги. Он явно чего-то недоговаривал. Зная отца Стефана как человека уравновешенного, я поразился: так переживать из-за пропажи двух обычных роз?

А потом, неделю спустя, вновь произошло нечто необычное. Отец Стефан обратился к аббату с просьбой дать ему книгу. Надо было знать натуру отца Стефана. Это вам не отец Ганнибал, что постоянно злоупотребляет великодушием аббата и заказывает по пять книг в неделю. За двадцать лет отец Стефан не попросил ни одной книги. Кроме того, это был не теологический трактат, не сочинение по философии, морали или этике.

— А что же это было?

— Как бы это ни абсурдно звучало, — либретто оперы «Тристан и Изольда». Зачем понадобилось отцу Стефану либретто оперы?

Дрожь пробежала по моему телу. Ведь я-то знал зачем.

— Спокойствие вернулось к отцу Стефану лишь по прошествии шести недель, когда пришел посыльный и вручил ему заказанную книгу. С того дня отец Стефан вновь стал прежним и впредь никогда не менялся. До самой смерти. Вот и все, что мне известно, отец Юрген. Не знаю, смогли я вам помочь…

* * *

В букинистической лавке Тюттлингена мне открыл дверь заспанный Клавдий. Как я уже писал, я появлялся в лавке инкогнито, под вымышленным именем доктора Шлезингера.

— Что-то вы рановато сегодня, доктор Шлезингер, — пробормотал Клавдий.

— Я обещал вернуть рукопись Шредер-Девриент до полудня. Вот она.

— Тсс… тише… Цезарь, мой хозяин, наверху. Он может нас услышать. Идите за мной. Быстрей.

Мы проследовали мимо нескольких книжных стеллажей до двери. Ключ повернулся в скважине, и мы оказались в небольшой квадратной комнатке без окон, в которой до самого потолка громоздились стопки книг. Здесь хранились манускрипты, рукописи и фолианты из личной коллекции Цезаря.