Повелитель охоты - [28]

Он чересчур хорошо помнит, что он совершил и чем стал, вот в чем несчастье, вот почему он так стремится это похоронить.

Боль, отчаяние. Я думаю: вот с чем мне не под силу справиться. Но что за боль? Что за отчаяние?

Он тоже встал. На фоне зияющего прямоугольника света и листвы, который словно бы высасывает всю комнату наружу, его силуэт куда темнее других силуэтов за окном — стволов, обрамленных белым пламенем.

Не этого я хотел. Нет, совсем не этого.

Эмар говорит:

Невольно понижая голос, Си-Азалла повторяет:

— Мне очень жаль, что приходится это говорить, но вам бы следовало поостеречься.

Отрастающие кустики его бородки подрагивают. На лице — улыбка, явно предназначенная для того, чтобы смягчить серьезность сказанного. Сегодня у Маджара я обнаружил только его. Лабана нет — точнее, еще нет. Но ночь только на подходе. Он говорит:

— В высших сферах вас начинают принимать всерьез. Вы пробуждаете интерес.

Нервный тик ни на минуту не оставляет его в покое. Он в возбуждении теребит ермолку, сдвинутую на затылок, делает еще какие-то суетливые движения.

Лицо Маджара не выражает особой обеспокоенности.

Марта спрашивает:

— Как это?

— Времена, похоже, изменились, — отвечает Си-Азалла.

Марта говорит:

— Это правда?

Она спрашивает это у Маджара, но тот лишь пожимает плечами.

Си-Азалла:

— Вокруг вас — одни лишь друзья.

Маджар ворчит:

— Это было бы слишком здорово.

Потом удивляется:

— Чего они хотят? Эта страна досталась им в наследство — так, что ли?

Посмеиваясь, он смотрит на меня. Я говорю:

— На вторник я вызван в префектуру.

Я улыбаюсь.

— Наконец-то увижу своего друга Камаля Ваэда. Подумать только, ведь столько месяцев не встречались!

Он говорит:

— Так это уже через три дня. Вы об этом не говорили.

— Эка важность.

Си-Азалла поднимается.

— Прошу вас меня извинить, но вы напрасно так к этому относитесь.

Он почти мрачен. Но долго таким оставаться не может — темперамент не позволяет. Он любезно раскланивается с Мартой. С притворно сокрушенным видом, который подходит ему как нельзя лучше, переступает порог.

Маджар на прощанье машет ему рукой, не пытаясь задержать.

Похоже, он питает большое уважение к этому хитрецу, видит в нем надежного друга. Как он воспринял его предостережения? И Си-Азалла нас предупреждает? Не очень-то это на него похоже. Обычно из него слова не вытянешь. Зато можно быть уверенным, что его сведения почерпнуты из надежного источника.

Но что делать с его предостережением, какой бы ценностью оно ни обладало? Он ведь и сам толком ничего не понял.

Маджар говорит:

— Теперь перед вами встанет проблема.

— Передо мной? — переспрашиваю я. — Не понимаю.

— Вас вызывают в префектуру. Неужели не понимаете?

— Нет. Честное слово.

— Все это может скверно для вас обернуться. Могут возникнуть неприятности.

После сцены с Си-Азаллой я наконец понимаю.

— За меня не беспокойтесь, — говорю я.

— Они не станут церемониться.

— Я бы с удовольствием прекратил этот разговор.

— И все-таки.

— Что?

Он говорит:

— Мы со своей стороны будем продолжать.

Я смотрю на него.

— Еще бы! Не хватало еще, чтобы из-за такой ерунды вы все бросили!

— Мы снова уезжаем через четыре дня. Вот что я хотел вам сказать.

— Что ж, прекрасно! Я с вами.

Он поразмыслил, пожевал губами.

— Они постараются к вам придраться.

Возможно, он считает, что мое время слишком затянулось и теперь оно прошло.

— Если только не вы сами этого хотите, не сами меня прогоняете — тут уж мне сказать нечего, — я не откажусь от этого за все золото мира.

Он заключает:

— Хорошо, не будем больше об этом говорить.

И мы больше об этом не говорим, говорим о другом.

Но спустя какое-то время я спрашиваю, не в силах удержаться:

— А куда мы поедем на этот раз?

— Туда же.

— Ага.

Марта говорит:

Он тоже быстро вскочил на ноги. Мы были готовы к тому, что он уйдет. Но он стоял как вкопанный, еще минуту или две не делая ни малейшего поползновения к уходу. Нашего удивления он не замечал. Он ничего не видел.

Хаким поднялся. Он положил руку ему на плечо, тихо сказал ему что-то. Говорил чуть ли не с нежностью. Потом спросил:

— Ты хочешь вернуться к себе?

В этот миг Лабан словно пробудился от спячки:

— Кто освободит нас от этого сладкоречивого прошлого? Кто принесет нам надежду от него исцелиться?

Хаким сказал:

— Быть может, он уже на подходе, быть может, он уже среди нас — тот, кто это сделает.

— Я умираю от нетерпения. Кто воскресит меня при его появлении?

— Он сам возродит тебя к жизни.

Что-то во мне задрожало. Лабан говорил:

— Уже так давно я весь вытек сквозь свои раны. Но ты носишь все в себе, Лабан! И еще больше, гораздо больше, — слова солнца, камня и ветра, идущие издалека.

Он сказал:

— Да освободит меня тот, кто лишен сердца. А вы, кто сейчас смеется, приготовьтесь к каре. Вырвите себе глаза, дабы не узреть, что вам уготовано. Отец, отец!

Я думаю: этот крик — явно не такой, какой ему подобает. Ему бы другой. Но какой, я не знаю.

— Отец, ненавистью и отвращением вскормили вы свое дитя. Но я швырнул бы вам на съеденье, как псу, свое сердце, если б его мне оставили, и для вас было бы честью его пожрать, а для меня — утешением.

Хаким снял с его плеча руку и смотрел на него с печалью. Мосье Эмар тоже смотрел на это и стискивал зубы.