Поведай сыну своему - [56]

Павел, Мендл и Серго долго помогали огневикам у берега накатывать пушки на плоты и закреплять их. Спустя некоторое время Мендл, упершись вместе со своими товарищами в лафет очередного орудия, заметил:

- Никого не вижу - ни взводного нашего, ни комбата - не пора ли и нам переправляться?

И в самом деле, положение становилось все более сложным и угрожающим. Стало ясно, что, как только будет переправлена материальная часть, плотов для переправки людей больше не будет, и тогда останется только единственная возможность преодолеть водную преграду, это - вплавь через широкий, объятый беспощадным пламенем Днепр.

Павел забеспокоился и стал всячески уговаривать всех раздеваться. Он притащил к берегу сухой древесный ствол.

- Можете, товарищи мои верные, сжечь меня на костре, повесить или просто расстрелять и вообще, лучше мне погибнуть, чем явиться в деревню на той стороне в исподнем или босым перед местными жителями. Такого позора я не вынесу. Они ведь ждут от нас победы!

- Серго, не валяй дурака, ты ведь, насколько я знаю, не умеешь плавать. Сними хотя бы ботинки и обмотки и держи их при себе.

Внезапно усилившийся минометный огонь по береговой полосе заставил их спрыгнуть с плота в воду. Потом они тут же оттолкнули его от берега и, не сговариваясь, втроем забрались на него. На воде было безопасней от осколков взрывающихся мин. Разве что прямое попадание. Но это бывает редко - даже при самом сильном налете.

Они отчаянно гребли - кто чем мог и даже просто руками, чтобы как можно быстрее добраться до противоположного берега, и только свист снарядов, мин или пуль пригибал их к бревнам плота. Вскипала вода и вздымалась пенистая волна при взрывах бомб и снарядов. Самолеты почти непрерывно висели над расположенным недалеко от них полуразрушенным мостом. Основной их целью был не мост, а скопление машин, техники, лошадей, которых пытались по нему переправить.

Сбросив все бомбы у основной цели, они пускались в свободный полет вдоль реки и поливали свинцом тех, кто стремился достичь противоположного берега.

Мокрые, измученные, голодные они, наконец, достигли левого берега и растянулись в кустах у деревни с непреодолимым желанием прежде всего немного поспать.

- Счастливый в огне не сгорит и в воде не потонет, - съязвил Серго.

- Как вы думаете, - начал Павел, развешивая на кустах мокрую одежду, человек разумен? Чего молчите? Полагаете, небось, что это совершенно очевидно.

- Вроде так, - не сразу ответил Мендл, пожимая плечами. - Этому нас учили еще в школе...

- И я вот раньше считал так, а теперь, милостивые мои други, разрешите в этом усомниться.

Мендл не мог понять, к чему все это он.

- Как я учил своих студентов? - после короткой паузы Павел поднял руку вверх и продолжал медленно с сарказмом: - Он, человек, в отличие от других живых существ, способен к осознанному творческому труду. - Павел покивал головой, осуждая то, что он ошибочно навязывал другим и продолжал: - Кто смеет говорить о том, что человек разумен? Это он, именно он, а не кто иной, с карандашом и молотком в руках упорно придумывает и создает невиданные и неслыханные в природе орудия смерти - бомбы, снаряды, пушки, самолеты для уничтожения себе подобных! При этом он еще испытывает гордость за то, что созданное им оружие во много раз больше уничтожает людей, городов, чем то, которое создал его предшественник. Днем он придумывает, как лучше сеять смерть на земле, а вечером этот деятель с удивительным двоедушием, как ни в чем не бывало, разглагольствует в кругу своей семьи или друзей о великом человеческом гении, о добродетели, о мире, дружбе, любви к ближнему. И всему этому учит своих детей, внуков и еще надеется на лучшее для них будущее, которому сам же роет могилу. Для того же, чтобы этот злой гений не чувствовал вины и угрызения совести перед человечеством, придумана изощренная идеологическая система, согласно которой, если есть враг, его непременно нужно уничтожать. И вот раскалывается, ломается, стонет земля, и в образовавшейся пучине сгорает и погибает удивительный по своей красоте зеленый покров полей и лесов планеты, целые города со своей уникальной культурой и, наконец, что ужаснее всего, в этом аду гибнет, прежде всего, лучшая часть человечества!

По берегу реки и по деревне группами и в одиночку бродили полураздетые, безоружные, униженные, подавленные рядовые и командиры в поисках своих частей, штабов. Местные жители выходили смотреть на это жалкое зрелище.

- Что, довоевались? - бросал им в лицо старый седобородый дед, стоя у калитки своего дома. - Это чтобы мы в первую мировую допустили супостата на родную землю!? Да я бы от позору - камень на шею и на дно Днепра!!! А с вас, как с гуся вода - носитесь по деревне с голой жопой, без ружья. Только пожрать бы вам и поспать.

- Ну ты, дед, полегче! Еще неизвестно, сколько ты со своим штыком сшиб бы с неба мессершмитов, - с неразделенной в душе горечью отбивались опозоренные воины.

Разве мог кто-либо их понять, им посочувствовать? Они сами не в состоянии были оценить все то, что с ними происходит. Всего-то два месяца тому назад они еще твердо были уверены в несокрушимости родной страны, армии, великих идей, которые, если не им самим, то, во всяком случае, их детям, внукам принесут справедливую, счастливую, спокойную жизнь. Вместо этого судьба в одночасье преподнесла им - единственным, как им внушали, носителям истинной правды на земле - смертельно раненую, поруганную родную землю, море крови, неисчислимые потери. Пару веков тому назад, когда исход боя в основном решало личное мужество, эти же воины наверняка сумели бы отстоять свою отчизну. А сейчас - что они могли сказать своему народу? Пожаловаться на своих командармов, на правителей своей страны?