Потоп - [418]

— Так и будет! — сказал гетман. И, приказав Войниловичу взять свежую лошадь, отправил его с Гноинским за князем.

Но не так-то легко было это сделать. Пленного пришлось отнимать силой, потому что сам Гассан-бей оказал грозное сопротивление и успокоился только тогда, когда увидел пана Гноинского и когда ему обещали дать выкуп в сто тысяч талеров.

И вечером князь Богуслав находился уже в шатре Госевского. Два медика внимательно его осмотрели и поручились за его жизнь, так как рана, нанесенная ему острием сабли, не представляла никакой особенной опасности.

Пан Володыевский никак не мог простить Кмицицу, что он пощадил князя, и целый день избегал встречи с паном Андреем. Вечером Кмициц сам пошел к нему в его палатку.

— Побойся Бога! — воскликнул маленький рыцарь, увидев его. — Я никак не мог от тебя ожидать, что ты живым отпустишь этого изменника!

— Выслушай меня, пан Михал, и тогда осуждай! — мрачно ответил Кмициц. — Он лежал у моих ног, я приставил к его горлу саблю. И знаешь, что сказал мне этот изменник?.. Он сказал, что заранее отдал приказ, чтобы, в случае его гибели, Оленька была казнена… Что же мне было делать, несчастному?! Я купил ее жизнь ценой его жизни… Что же мне было делать?.. О господи, господи!.. Что мне было делать?..

Он схватился за голову и в отчаянии рвал на себе волосы. А пан Володыевский задумался на минуту и потом сказал:

— Я понимаю твое отчаяние… Но все-таки… ты выпустил из рук изменника, который в будущем может навлечь на нашу Речь Посполитую тяжкие бедствия… Конечно, Ендрек, ты сегодня отличался, как никогда, но все же ради личного счастья ты пожертвовал общим благом!

— А ты сам, ты сам как бы поступил, если бы тебе сказали, что к горлу панны Анны Божобогатой приставили нож?

Володыевский сильно зашевелил усиками:

— Я себя и не ставлю в пример… Гм, как бы я поступил?.. Но Скшетуский, у которого душа римлянина, наверно, не выпустил бы его живым. И я Уверен, что Бог никогда не допустил бы, чтобы пролилась невинная кровь!

— Пусть же я и каюсь! Покарай меня, Боже, не по тяжкой вине моей, но по беспредельной благости Твоей!.. Но чтобы подписать смертный приговор этой голубке…

Кмициц закрыл руками глаза.

— Спасите меня, святые угодники! Никогда! Никогда!! — воскликнул он.

— Свершилось, — сказал Володыевский. Пан Андрей достал из-за пазухи бумаги:

— Посмотри, Михал, вот что у меня есть! Это приказ Саковичу, всем офицерам и шведским комендантам. Он подписал, хотя едва владеет рукой. Сам князь-кравчий настоял на этом. Вот ее свобода и безопасность! Клянусь Богом, что я целый год каждый день ничком лежать буду, прикажу бичевать себя, построю новую церковь, но жизнью ее не пожертвую. У меня душа не римлянина… хорошо! Я не Катон, как Скшетуский… хорошо! Но я не пожертвую ее жизнью! Не пожертвую!! Пусть меня черти в аду на рожне…

Он не докончил, так как Володыевский зажал ему рот рукой и громко воскликнул:

— Не кощунствуй, не то и на нее навлечешь гнев Божий! Бей себя в грудь! Скорей! Скорей!

И Кмициц стал ударять себя в грудь, повторяя:

— Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa!

Наконец зарыдал страшно, ибо сам не знал, что ему делать. Володыевский дал ему выплакаться и, когда он успокоился, спросил:

— Что же ты намерен теперь предпринять?

— Пойду далеко, к Биржам, куда меня посылают с чамбулом. Пусть только люди и лошади отдохнут. По дороге, если можно будет, пролью еще крови еретиков во славу Божью.

— И это зачтется тебе! Не падай духом, Ендрек, Бог милостив!

— Пойду прямо. Теперь дорога в Пруссию — настежь. Кое-где лишь попадутся небольшие гарнизоны.

Пан Михал вздохнул:

— Эх, пошел бы и я с тобой, но здесь оставаться надо! Счастлив ты, что командуешь волонтерами… Слушай, Ендрек, брат милый! Если их обеих найдешь, позаботься и о той, чтобы с ней ничего дурного не случилось… Бог весть, может, она — моя суженая…

И с этими словами маленький рыцарь бросился в объятия пана Кмицица.

XXVI

Оленька и Ануся, выбравшись из Таурог под охраной Брауна, благополучно добрались до «партии» мечника, который стоял в это время под Ольшей, не очень далеко от Таурог.

Увидев их здравыми и невредимыми, старый шляхтич сперва не верил своим глазам, потом заплакал от радости, наконец, пришел в такое воинственное настроение, что никаких опасностей для него уже не существовало. Напади на него не только Богуслав, но и сам шведский король — мечник и тогда стал бы защищать обеих девушек против всякого врага.

— Скорее погибну, — говорил он, — чем один волос упадет у вас с головы! Я уже не тот, каким вы знали меня в Таурогах, и полагаю, что шведы долго будут помнить Гирляколы, Ясвойну и то поражение, какое я нанес им под самыми Россиенами. Правда, этот изменник Сакович неожиданно напал на нас и рассеял, но вот к моим услугам опять несколько сот сабель!

Пан мечник не очень преувеличивал: действительно, в нем трудно было узнать прежнего, павшего духом, таурогского пленника. Теперь он был другой; ожила его энергия; в поле, на коне, он был в своей стихии и действительно несколько раз сильно потрепал шведов. А так как он пользовался уважением во всей округе, то к нему охотно шли шляхта и крестьяне, а из более отдаленных поветов то и дело кто-нибудь из Биллевичей приводил ему своих — человек по пятьдесят.