Потоп - [36]

Пан Володыевский очень удивился — до сих пор он думал, что Кмициц ворвался в Водокты с силами, взятыми у неприятеля.

— Значит, пан Кмициц взял вас не у Трубецкого?

— Было между нами много таких, что раньше служили у Трубецкого и у Хованского, но тоже сбежали от них на большую дорогу.

— А почему вы за паном Кмицицем пошли?

— Он славный атаман. Нам говорили, что кого он только кликнет, тот за ним и пойдет, точно он ему мешок золота насыпал. И мы пошли! Да не посчастливилось.

Пан Володыевский покачал головой и подумал, что слишком уж очернили Кмицица: потом взглянул на исхудалого боярского сына и опять покачал головой.

— Так ты ее любишь?

— Да, пане.

Володыевский отошел и подумал, уходя: «Вот решительный человек, он долго не раздумывает, полюбил и остается. Так всего лучше! Если он в самом деле из боярских детей, то это ведь то же самое, что шляхта. Как откопает свои червонцы, может, старик и отдаст ему дочь. А почему? Потому, что он решил добиться своего. Буду добиваться и я!»

С такими мыслями Володыевский шел по дороге; порой он останавливался и то опускал глаза в землю, то смотрел на небо; вдруг увидел стаю диких уток и по ним стал гадать: ехать или не ехать? Вышло — ехать!

— Поеду, не может иначе быть.

Сказав это, он повернул к дому, но по дороге зашел в конюшню, перед которой два его конюха играли в кости.

— Сыруц, — спросил Володыевский, — заплетена грива у Басёра?

— Заплетена, пане полковник.

Пан Володыевский вошел в конюшню; лошадь, услыхав его шаги, радостно заржала; он подошел к ней и похлопал ее по шее, а потом стал считать косички и опять загадал:

— Ехать… не ехать… ехать… Вышло опять — ехать.

— Седлать лошадей и самим одеться получше! — скомандовал Володыевский.

Затем быстро пошел к дому и стал наряжаться. Надел высокие желтые сапоги с золочеными шпорами и новый красный мундир, а к поясу привесил рапиру в стальных ножнах, с золотым эфесом, верхнюю часть груди покрывал стальной полупанцирь; была у него и рысья шапка с пером, но она не подходила к остальному костюму, и он предпочел надеть шведский шлем и вышел на крыльцо.

— Куда это вы едете, ваша милость? — спросил его старый Пакош, сидевший на завалинке.

— Куда еду? Да вот надо проведать вашу панну и о здоровье спросить ее, а то она меня невежей сочтет.

— Ваша милость так и горит! Нужно панне слепой быть, чтобы сразу не влюбиться.

В это время подошли две младшие дочери Пакоша. Каждая из них держала в руках подойник с молоком; увидев Володыевского, они остановились как вкопанные.

— Король — не король… — сказала Зося.

— Вы нарядились как на свадьбу! — прибавила Марыся.

— Может, и будет скоро свадьба, — пошутил Пакош, — пан полковник едет к нашей панне.

Едва старик сказал это, как из рук Марыси выпал подойник, и молочный ручей побежал к ногам Володыевского.

— Смотри, что держишь! — крикнул старик. — Вот коза!

Марыся ничего не ответила и, подняв подойник, тихо ушла.

Пан Володыевский вскочил на лошадь, а за ним его двое слуг, и все втроем поехали в Водокты. День был прекрасный. Майское солнце весело играло на блестящем нагруднике и шлеме Володыевского, так что издали, из-за деревьев, казалось, будто по дороге движется другое солнце.

— Интересно знать, вернусь ли я с обручальным кольцом или с носом? — пробормотал про себя рыцарь.

— Что прикажете, ваша милость? — спросил Сыруц.

— Дурак!

Слуга осадил лошадь, а Володыевский продолжал:

— Счастье, что для меня это не новость. Эта мысль ободрила его.

Когда он приехал в Водокты, панна Александра сразу не узнала его, так что он должен был назвать себя. Тогда она приняла его очень любезно, но с некоторою принужденностью; он, почтительно поклонившись, положил руку на сердце и проговорил:

— Я приехал узнать о вашем здоровье, ваць-панна, что мне следовало сделать на другой же день после того происшествия, но я не осмелился вас беспокоить.

— Это очень любезно со стороны ваць-пана, что, избавив меня от столь великой опасности, вы все-таки не забыли меня. Садитесь, прошу, будьте Дорогим гостем.

— Мосци-панна, — ответил Володыевский, — если бы я вас забыл, то недостоин был бы великой милости, ниспосланной мне Богом, — приветствовать столь прекрасную особу.

— Нет, это я должна прежде всего благодарить Бога, а потом — вас.

— Если так, то возблагодарим его оба, ибо я ни о чем его более не прошу, как лишь о том, чтобы и на будущее время мог защищать вас всегда, когда в этом будет нужда.

Сказав это, пан Володыевский пошевельнул от удовольствия своими нафабренными усиками. Он был доволен, что сразу выложил на стол свое чувство, а она сидела, смущенная и молчаливая, но прекрасная, как весенний день. Легкий румянец выступил у нее на щеках, а глаза были прикрыты длинными ресницами.

«Это смущение — хороший знак», — подумал Володыевский и, откашлявшись, продолжал:

— Ваць-панне известно, что после смерти вашего дедушки я командовал ляуданской шляхтой?

— Я это знаю, — ответила молодая девушка, — покойный дедушка не мог сам участвовать в последней войне и был очень рад, узнав, кому князь, воевода виленский, передал команду. Он говорил, что знает вас как опытного и славного солдата.