Потому что люблю - [18]

— Я не хочу? — Ее голос уже звенел слезами. — Я сегодня же перееду.

— Переезжай сегодня, — сказал он спокойно и подошел к ней. — Только зачем? Разве здесь вам с Андреем плохо?

Она рванулась к своей комнате, но попала прямо к нему в руки.

— Можешь радоваться. Сегодня же уеду. Пусти.

И обессиленная повисла на его руках. Узкие худенькие плечи мелко затряслись от рыданий.

— Потекла река Волга… — Он поправил ей волосы, воротничок. — Начало всемирного потопа. — Вытер платком щеки, глаза, как маленькому ребенку, приподнял за подбородок лицо, ободряюще улыбнулся. — Никуда, слышишь? Никуда не отпущу.

Она согласно кивала головой и никак не могла остановить слезы.

В дверь постучали. Виктор Гай усадил Надю в кресло и вышел открыть. Худенький мальчик, сын почтальона, подал вместе с телеграммой грязную тетрадь для росписи. Виктор Гай черканул какую-то закорючку и вскрыл бланк. Глаза тревожно метнулись по строчке: «Дорогая Надюша…» Он почувствовал на лице холодный пот, в ладонях липкую влагу. И мозг обожгла догадка: Федор! «Это же здорово!» — попытался он обрадоваться и успокоить себя, но ни успокоения, ни радости не ощутил. «Да что это я!» — прикрикнул он сам на себя и спокойно дочитал телеграмму:

«Дорогая Надюша еду к тебе. Подробности при встрече. Оля тчк. Виктор готовь одну комнату моей семье возвращаемся двадцать пятого августа минским поездом. П а н т е л е й».

Постояв в коридоре еще несколько секунд, он окончательно овладел собой, улыбнулся и подошел к Наде.

— Пантелей и Оля едут к нам. — И протянул телеграфный бланк. — Так что твоя квартира на первое время будет в самый раз. И молчал… Ну Пантелей!..

Надя обрадовалась, засуетилась. Все пыталась быстрым движением убрать падающие на лоб волосы, а те непослушно снова и снова падали на лоб.

— Он давно ее звал, да она не соглашалась. Двое детей, школьники уже, боялась. А он-таки уговорил. Молодец! Ты отчего загрустил? — Ее брови сделали взмах. — Оля — умница, им будет хорошо. Ну снимай гимнастерку, сейчас воду приготовлю…

— Минский поезд в шестнадцать приходит, а у меня полеты после обеда… — Рядом с Надей он казался огромным и беспомощным.

— Я встречу сама. Помойся и поспи. Вон какие глаза усталые.

И когда Виктор Гай помылся и лег в кровать прямо поверх одеяла, она снова без стука вошла к нему и присела на краешек в изголовье. Он взял ее руку и провел пальцем по хитро переплетающимся линиям ладони.

— Нам с тобой, Виктор Антонович, есть о чем серьезно подумать… — Она уже овладела собой, в ее глазах была мудрая ясность, в голосе твердая уверенность.

— Да, Надя, есть.

— Ты все понимаешь?

— Нет.

— Что ты не понимаешь?

— Столько лет рядом, а я как слепой.

— Ты рано прозрел, Витюшкин. Все будет как было: просто и ясно. Я слабее тебя, могу дрогнуть, как сегодня. А ты сильный, тебе нельзя.

— Надя…

— Ну что?

— Мы уже не сможем как прежде.

— Сможем, Витюшкин. Выбора у нас нет.

— Но ведь так нельзя!

Виктор Гай почти выкрикнул эти слова, как выкрикнул однажды в детстве, когда подаренный ему голубь без труда вырвался из руки и взвился к небу. Пока он держал птицу, его сердце билось взволнованно и счастливо, и ему казалось, что счастье это будет длиться бесконечно. Но оно в буквальном смысле выпорхнуло из рук, повергнув мальчишку в горе. «Ведь так нельзя!» — кричал он в небо, еле различая сквозь пелену слез снежно-белого голубя.

— Как — так? — Надя смотрела на него с сочувствием и упреком.

— Я не хочу больше так, — сказал он и отвел глаза.

— Разве ты уже не веришь, что он вернется?

Несколько минут они оба молчали.

— Прости меня, — тихо выдохнул Гай и легонько пожал Надину руку. — Прости… Все война…

— В академию ты в этом году поедешь… На пять лет. Так что все хорошо будет. Я ведь правда не перестала его ждать… Постучал почтальон, и у меня сердце оборвалось… А мы с тобой должны встретить его, не опуская глаз. Ты ведь понимаешь меня?

— Да, Надя, понимаю.

— Ну и молодец. А теперь спи.

Гай потянулся к будильнику, но Надя остановила его.

— Спи. К обеду разбужу.

— Ладно.

— Отпусти уже мою ладошку. — Она осторожно потянула руку и встала. Отошла к двери, улыбнулась. — Спи.

Он долго лежал с открытыми глазами и как-то незаметно заснул, сразу и крепко. Видел во сне новые истребители. И когда Надя разбудила его, был в воздухе, под самыми облаками, летел стремительно и бесшумно.

Этот сон ему вспоминался на аэродроме, когда он поднялся с инструктором в небо на новом истребителе, вспоминался он ему и спустя несколько лет, когда осваивал сверхзвуковой самолет. И еще вспоминался, когда однажды остановился двигатель — летел Гай тогда под самыми облаками стремительно и бесшумно. Но двигатель запустился…

Нет, МИГ-17 — прекрасный самолет. И Виктору Антоновичу не хотелось верить, что его скоро совсем не станет на аэродромах, что он будет начисто вытеснен вот такими длинноносыми, наверное, еще более мощными, чем «двадцатьпятка», всепогодными ракетоносцами. Техника стремительно меняется, торопится, спешит за временем. Виктор Антонович только облетывает новый самолет, а на параде уже промелькнули такие машины, что и фантазии не хватает. Значит, скоро и они поступят в части. Ведь Гая уже предупреждали, чтобы готовил одну эскадрилью для переучивания на новой технике.