Потому что красивый - [9]

Делаю небрежный жест в сторону Великолепного.

— Позвольте представить вам моего преданного сотрудника инспектора Берюрье.

Мастард уничтожен, думая о непростительном легкомыслии с моей стороны.

— А это господин Мартин Брахам, — заканчиваю я.

— Приятно быть очарованным, — бормочет «человек, способный озвереть», пожимая руку, которую ему протягивает пожилой господин.

Изумление Берю доставляет мне истинное наслаждение. Хочется, чтобы оно возрастало. Я дозирую его, градуирую. Я им упиваюсь.

— Господин Мартин Брахам, — добавляю я, — это тот человек, которого нам приказано убить, Толстый.

В трудных случаях Александр-Бенуа прибегает к операции, не вызывающей одобрения у окружающих, но требующей мобилизации всего его внимания: он вынимает зубной протез, протирает его, как запотевшие очки, и мурлычет «Матрасники». И сейчас то же самое. Вот он вдруг весь ушел в протирание. И заводит свое знаменитое:

Хочешь, чтобы жена была послушной,

Держи ее на матрасе, матрасник!

Заставь ее пробыть там не один час,

Давай, чеши чаще, чесальщик!

Ведь ты раблезианец по натуре,

И крепок и вынослив по структуре!

Отполировав свои мандибулы, он втыкает их на место. Затем смотрит на нас.

— Не хотелось бы выглядеть, хвастуном, — провозглашает он, — но мне кажется, что погодка ничего, не так ли?

— Меня заботит одна вещь, — вздыхает Мартин Брахам. — Почему решили меня убрать после стольких лет… упражнений? До сих пор ни у кого не появлялось такой нелепой идеи, ибо, по правде говоря, я более полезен, чем пагубен.

Я качаю головой.

— Невозможно пролить свет на это, господин Брахам, я не знаю мотива подобного решения. Может быть, чтобы помешать выполнить вам последний контракт?

Он размышляет.

— Да, может быть, — допускает Маэстро.

— Личность, которую вы должны уничтожить, не затрагивает интересов Франции?

— Я не знаю.

Это заставляет вдруг меня подпрыгнуть.

— Как, вы не знаете?

— Впечатляет, но, между тем, это правда, дорогой. Предусмотрено, что тот или та, кто должен умереть в результате моего вмешательства, будет указан мне в последний момент. Этот последний момент будет и его последним, разумеется.

— И кто вам его укажет?

— Верьте или нет, но я больше ничего не знаю. Я должен остановиться в «Святом Николасе» и ждать. Вот я и жду.

— И вы согласились на такие условия? Эта схема, вообще-то, совершенно против ваших привычек. У вас научный подход к убийству, Мартин Брахам. Вы скрупулезно готовите ваши преступления и одновременно алиби. Поспешность может вам дорого обойтись, не правда ли?

Он пожимает плечами.

— Сумма соответствует требованиям. И потом, я не прочь закончить мою странную карьеру мастерским делом, Сан-Антонио. Впрочем, я создаю столько комбинаций применительно к таким разным обстоятельствам, что речь не идет о чистой импровизации.

Он незаметно посматривает на часы.

— Извините, господа, я обедаю всегда в одно и то же время. До скорого свиданья, господа.

Мартин Брахам прощается с нами общим жестом.

— Да, кстати! — говорит он. — Так когда вы хотите меня убить, друзья.

Я делаю недовольную гримасу:

— Как только сможем, месье Брахам. Как только сможем…

Он грозит мне указательным пальцем.

— И поизобретательнее, ладно?

— Сделаем что сможем, — обещает Берю. — Мы не новички.

Лава четыре

— Я вас не поздравляю!

Ощущение, как при массаже морды в парикмахерской. Клац, хрясь. Старик велик и щедр! Легко выступать, сидя в министерской бюрологе, оборудованной в псевдостиле Людовика XV и отделанной панелями фальшивого красного дерева.

Я не издаю ни звука. Он, естественно, беспокоится и начинает орать «алло» все более судорожно. Выждав достаточно долго и не желая, чтобы у него лопнули подтяжки, я холодно выдыхаю: «Прекрасно вас слышу».

— А, хорошо, почему же вы молчите?

— Что говорить, господин директор? Вы считаете меня неспособным, что ж тут прибавить?

Я не считаю вас неспособным…

Он должен сейчас позеленеть, как доллар, наш безволосенький. Не очень-то он любит, когда лягаются.

— Каковы ваши указания? — прерываю я.

— Те же самые! — провозглашает он. — Маэстро должен быть обезврежен как можно скорее. Я потом объясню вам причины такого решения и вы все поймете, но сейчас это абсолютный секрет!

Короткая пауза.

Он продолжает диалог более выверенным тоном:

— Он утверждает, что ничего не знает о личности пациента, вы говорите?

— И он выглядит искренним. Это, в своем роде, обаятельный человек.

— Жаль, что «в своем роде», Сан-Антонио. Будьте особенно осторожны, ибо его угрозы не шуточны. Повторяйте себе все время, что, начиная с этого момента, одному из вас двоих не быть. Действуйте без колебаний, так как он колебаться не будет. Надеюсь получить от вас вскоре утешительные новости.

На этом он отключается. Километры Атлантики, изгиб Африки, Испания и две трети Франции плюхаются между нами. Р-раз! Одним щелчком в трубке!

— Буря в стакане воды? — ворчит Ужасный, посыпая раны солью.

— Папаша брюзжит, потому что Маэстро нас раскрыл.

— Чего он привязался? — прерывает Александр-Бенуа. — Когда-нибудь я заткну ему глотку, этой липучке. Протираешь тут штаны за красивые глаза. А он вечно недоволен. Это так отвратительно — быть добросовестным. Ладно, парень, не делай козьей морды. Старик ворчун, но в глубине души не такой уж плохой легавый.