Потомок Одина - [49]
Хирка различала запах волка, который ничем невозможно вывести. Охотник может убить волка. Руки охотника могут содрать с него шкуру, а купец может отвезти одеяло из волчьих шкур на край света и продать. Но Хирка до сих пор чуяла волка. На какой-то миг это ощущение показалось ей похожим на слияние с Потоком вместе с Римером. Отец не умер. Волк не умер. Просто они стали чем-то иным. Хирка глубоко втянула носом воздух, словно для того, чтобы не утратить смысл посреди полной бессмыслицы. Волк. И… металл?
Хирка оторвала лицо от одеяла и уставилась на руку отца, которую прижимала к себе. Скорее всего, она ошиблась.
Его рука чем-то пахнет!
Хирка осторожно прикоснулась носом к обмякшей руке. Она была холодной и пахла отцом. От облегчения плечи Хирки опустились, но вдруг она снова почувствовала другой запах. Сладкий металлический аромат был ей знаком.
Хирка отдёрнула и прижала их к себе. Она вздрогнула от ужаса и неверия. Отец спокойно и неподвижно лежал и не делал ничего, чтобы развеять подозрения, которые вот-вот прожгут дыру в Хирке. Её глаза метнулись к полкам вдоль стен, но они были пусты. Конечно. Они же всё упаковали.
Она поднялась, как во сне, и отдёрнула занавеску в сторону. Тут. В красном сундуке между бесчисленными ларцами стоял чёрный, почти квадратный глиняный горшок. Хирка вынула его. Когда-то горшок блестел, но не теперь. Крышка была закреплена палочками с двух сторон. Хирка вынула их и открыла сосуд. Внутри оказалось пусто. Всё, что осталось, – душный металлический запах. Отец съел кровавую траву.
Крышка выпала из её рук и разбилась об пол. Тысячи коричневых и чёрных кусочков керамики разлетелись по деревянным доскам. Хирка взяла метлу и собрала все осколки в совок. Их надо выбросить!
Она подошла к двери и тихо открыла её. Снаружи стемнело. Хирка взобралась на вершину кряжа, не уронив ни единого осколка. И только услышав, как внизу шумит море, она почувствовала себя в безопасности и отдала кусочки горшка на волю ветра.
Хирка вернулась с совком к хижине, но не захотела зайти внутрь. Там, внутри, находилась реальность. Здесь, снаружи, стояла ночь. Здесь ещё ничего не произошло. Хирка поднялась на край скалы и посмотрела на туман под ногами. Там, внизу, спит Эльверуа. Никто из жителей деревни не знает о смерти отца. Никто не знает, что он совершил ради Хирки. Он съел кровавую траву, чтобы облегчить ей побег. А ведь Хирка шла домой, чтобы рассказать ему, что им не нужно уезжать.
Хирка упала на колени в заросли вереска.
С воронами
День выдался тихим. Хирка не делала ничего из того, чем обычно занималась. Она расставила все вещи на свои места на полках, разобрала все мешки и сундуки, и лачуга обрела свой обычный вид. Но чай не был продан. И амулеты тоже. Травы не собирались. Грядки не пололись. Бальзам и масла никто никуда не понесёт. И если бы чайки не продолжали орать, Хирка подумала бы, что умерла.
Несколько знакомых пришли в маленькую хижину и ушли. Хорошо знакомые лица и лица, которые она мельком видела в Эльверуа. Все говорили ещё меньше, чем обычно. Хирка приветствовала гостей и провожала, когда они уходили. Она разогревала суп и ставила на стол пиво и благодарила, когда посетители приносили ей свои суп и пиво.
Большинство пришедших явились сюда из страха. Не-дом по-прежнему был не-домом, но они знали, что теперь им придётся ездить за тридевять земель за бальзамом от ран или за чаем, который может заглушить боль в суставах и лёгких. Они с надеждой в глазах улыбались Хирке. Наверняка Торральд обучил свою дочь? Хирка оставляла этот вопрос без ответа. Её обучали всю жизнь, но что она могла им пообещать?
Вечером пришли Рамойя с Ветле. Они привели с собой Нору, дочь кузнеца. Они зажгли свечи вокруг кровати отца, обмыли его и намазали маслами. Рамойя грустно улыбалась Хирке, вытирая папины руки. Она не догадывалась, что Хирка уже сделала это, чтобы удалить все следы кровавой травы. Хирка подтянула колени к груди и опустила на них голову.
Свечи окрашивали тело отца в тёплые цвета. Казалось, он просто спит. Но по сравнению с руками Норы его кожа была очень бледной. С Рамойей сравнивать кожу отца нельзя, кожа Рамойи была иного цвета, чем у всех остальных. Цвета корицы – тёмная, красивая, чужестранная. Рамойя мягкими движениями умасливала тощие ноги отца. Она несколько раз бросала взгляд на Хирку, открывала рот, чтобы что-то сказать, но так и не произнесла ни слова. В конце концов Хирка заявила, что попросится у Сильи пожить в Глиммеросене после того, как тело отца сожгут. Это не было правдой, но Рамойя, по крайней мере, не будет чувствовать вины за то, что не смогла пригласить её к себе.
Илюме не пришла на бдение – обычные имлинги не удостаивались такой чести от членов Совета. Хирка думала, что она пришлёт Римера, но он тоже не явился. Хирка утешала себя надеждой, что он уехал. И он, и Илюме. Да и что они знали о смерти? Им ведь предстояло жить вечно.
Когда члены семей Совета умирали, их тела не просто сжигали, как тела обычных имлингов. Их скармливали воронам. У семей Совета по венам текла сама жизненная сила. Когда-то в будущем Илюме разрежут на куски и скормят воронам. Она станет единым целым с небом и Всевидящим.
