Потомки - [17]

— Перестань, Барри, — сказала Джоани. — Держи себя в руках. У нас просто такой стиль.

Я с ней согласен. Когда она говорила Шелли, что я никчемное существо, я слышал в ее голосе улыбку и знал, что она сердится на меня не всерьез. На самом деле без моей никчемности она просто не знала бы, куда себя девать, равно как и я без ее вечных жалоб и попреков. Так что пусть все будет так, как есть. Неверно, что мы недостаточно внимательны друг к другу; дело в другом: мы оба понимаем, что сарказм и маска безразличия позволяют нам держаться на плаву, и нам не нужно без конца извиняться и осторожничать.

— Какие-то вы оба холодные, — сказал Барри в тот вечер.

Мы сидели в ресторане «У Хоку» в «Кахала-Резорт», и на Джоани были джинсы и белый маленький топ. Помню, что я то и дело поглядывал на ее грудь. В заурядные кафешки Джоан ходит расфуфыренная, а в модные места одевается кое-как. Помню, что тогда она заказала онагу, а я — свиные отбивные киаве.

— Божественно, — сказала Джоани, съев кусочек из моей тарелки. — Прелесть.

Я отдал ей свою тарелку, и мы продолжили обед, любуясь океаном, наслаждаясь вкусной едой и тем чувством умиротворения, которое испытываешь, когда попадаешь в первоклассный ресторан. Я поднял бокал, она тоже, и мы тихонько чокнулись. Что бы там ни говорил Барри, но мы с Джоани одна команда.

Тиа (или Тара) закончила накладывать макияж и неодобрительно смотрит на Скотти. На лицо женщины падает яркий свет, и я вижу, что ей не мешало бы заняться собственным макияжем. Ее лицо напоминает конверт из манильской бумаги — какое-то пятнистое, с белыми крупинками на бровях. Маскировочный макияж что-то плохо маскирует недостатки ее кожи. Я вижу, как, заметив на себе ее взгляд, Скотти словно ощетинивается.

— Что? — спрашивает Скотти и добавляет: — Я не люблю косметику.

Скотти выразительно смотрит на меня в поисках поддержки, и у меня сжимается сердце. Все подруги Джоани из модельного бизнеса зачем-то лезут к Скотти, будучи свято уверены, что их помощь ей просто необходима. Конечно, она не так красива, как ее мать или старшая сестра; наверное, поэтому подруги считают, что если наложить ей на лицо слой румян, то это ее подбодрит. Тоже мне, миссионерши.

— Я просто хотела сказать, что твоей маме понравился бы вид из окна, — говорит Тиа (или Тара). — Смотри, как там красиво. Открой жалюзи.

Дочь смотрит на окно. Ее маленький рот приоткрылся. Рука тянется к «перекати-полю» на голове.

— Послушайте, Ти. Ее маме не нравится вид из окна. Ее мама в коме, и яркий свет ей противопоказан.

— Меня зовут не Ти, — поправляет меня подруга. — Я Элисон.

— О’кей, значит, Эли. Пожалуйста, не сбивайте с толку мою дочь.

— Скоро я стану прекрасной молодой леди, — говорит Скотти.

— Вот именно! — Сердце у меня стучит, как деревянные сандалеты Скотти. Не понимаю, почему я так разозлился.

— Извините, — говорит Элисон. — Мне просто хотелось, чтобы в палате было немного светлее.

— Это вы меня извините. Я не хотел на вас кричать.

Она роется в сумке, достает оттуда круглую коробочку и начинает придирчиво осматривать лицо Джоани, словно собирается производить хирургическую операцию. Потом наносит на щеку какой-то мазок, хмурится, убирает коробочку, достает другую и проделывает то же самое, после чего улыбается, довольная результатом.

Я не замечаю никакой разницы. Макияж — одна из самых загадочных вещей на свете.

— Хочешь поговорить с мамой? — спрашиваю я Скотти.

Та смотрит на Элисон.

— Потом, — отвечает Скотти.

Она включает телевизор, и у меня сразу портится настроение. У меня заканчиваются игрушки и идеи, чем бы ее развлечь. Обычно мне удается превращать в игрушку любую вещь. Ложку, пакетик сахара, монетку. Такая у меня работа — занимать дочь, заботиться о том, чтобы у нее было нормальное детство.

Я вспоминаю, что у меня есть банан, который я захватил с собой для Скотти. Я беру ее детский рюкзачок и вспоминаю об одной игре, придуманной мною для Джоани, которую тоже приходилось постоянно развлекать. У нас тогда еще не было детей. Мы сидели, обедали, пили вино, и Джоани бросала на меня взгляды, в которых можно было прочесть: «Посмотри, какая скучная у нас жизнь. Посмотри, во что ты меня превратил. Я была как вулкан, а теперь стала тихой, предсказуемой и прибавила четыре фунта. Я женщина, которая по субботам сидит вечером дома, жует конфеты и смотрит, как муженек уминает ужин и пытается подавить отрыжку». Вот что читалось в ее взгляде.

Тогда она только что переехала в мой дом, в котором мы живем и сейчас. Ей было двадцать два, и она только начинала входить во вкус жизни в Маунавили: прекрасный большой дом, огромные ухоженные угодья. У нас есть хлебные деревья, бананы и манго, но все это гниет, привлекая мух. У нас отличный, сверкающий на солнце бассейн, но к концу дня в нем полно листьев. И широкая подъездная аллея тоже вся в листьях и в трещинах из-за корней большого баньяна. У нас кусты чая, которые желтеют и их нужно прореживать, офио-погон[26], и тиаре[27], и индийский жасмин, и множество других растений, которые нужно поливать. У нас есть полы из роскошных пород дерева, но у нас также есть летающие тараканы, тростниковые пауки, термиты и гусеницы, которые обожают грызть не только полы, но и потолочные балки.