Потом наступит тишина - [52]

Но расследование, вопреки ожиданиям, было проведено быстро.

— Мне кажется, — сказал полковник Крыцкий, — что расследование надо закончить как можно быстрее. Леоняк сам должен допросить свидетелей.

То же самое он повторил в присутствии Свентовца. В кабинете полковника находился также Гольдвельд, но и он не спешил помочь командиру батальона.

— У меня есть к тебе разговор, — сказал Крыцкий, и майора обеспокоил серьезный, даже суровый тон полковника. — Вы защищали Олевича, и вот вам результат: дезертировали как раз те солдаты, с которыми он разговаривал. Так или нет?

— Так.

— А теперь ты заявляешь, что Кольский виновен. К тому ты относился с поблажкой, а к этому — со всей строгостью.

— Потому что Кольский может ориентироваться в политической обстановке, а вел себя непродуманно.

— Это еще надо доказать. Если бы он поймал дезертира, то ему бы объявили благодарность. А он погорячился, отдал распоряжение окружить дом, но другого выхода у него не было.

Не было, если, разумеется, он видел Бенду… Ну а почему именно у него, у Свентовца, должны быть сомнения относительно правдивости показаний поручника? Майор почувствовал вдруг резкую боль в области сердца. Опять начинается, надо следить за собой. Да ну, все это ерунда!

«Вы верили Олевичу!» Как им объяснить, что Кольский тоже заслуживает доверия. И он, Свентовец, хотел доказать молодым парням из батальона, чтобы они не поступали опрометчиво, думали о последствиях, о людях, которые еще не относятся к ним с полным доверием. Но не доказал. Может, он не прав? Порядочный парень… не потерял совесть, должен же он понимать… Что понимать? Что даже в сорок четвертом году бывают такие обстоятельства… Но как это объяснить командиру полка?

— Подумайте, какие могут быть последствия, — сказал майор, — для тех, кто остался в Боровице, и для нашего полка. Городок бурлит, люди возмущены. И мы не хотим разжигать ненависть. Кольский поступил, по сути, самовольно…

Предположим, что все жильцы дома дают ложные показания, что все они договорились. Но ведь Кольский провел обыск, никого не нашел, и ему ничего не оставалось делать, как свернуть операцию. А он сам влез в это дело, и нет никакого оправдания ни ему, ни нам.

Полковник вздохнул и закурил. Взглянул тревожно на Гольдвельда, который еще не высказал своего мнения.

— Ведь вы, Свентовец, лучше меня знаете и понимаете своих людей…

— Товарищ майор, — вмешался наконец капитан, — по-моему, у вас какое-то странное отношение к этому делу. Предположим, что Кольский поступил опрометчиво, но как можно упрекнуть его в том, что он не сидел сложа руки! Олевичу вы простили почти все, а от Кольского требуете черт знает что! По какому праву? Что пришел с 1-й армией? Да, он всего пятнадцать месяцев в этой армии. Его еще самого надо учить уму-разуму. А что вы сделали для этого?

«Дружище, — хотел сказать Свентовец, — да я на него не нападаю!» Но не проронил ни слова.

— Ничего не поделаешь, — добавил Гольдвельд, — так уж заведено на этом свете: работу оценивают по результатам. Разве я не прав?

— Расследование покажет, — сказал в заключение задумчиво полковник. — Неужели убитый увел у него девушку?

— Да говорят.

— Но он же не знал, в кого стреляет…

Как ни старался Леоняк, расследование ничего не дало. Офицер армейской контрразведки уверял, что во всем виноват начальник территориального отделения госбезопасности, которого якобы не интересуют правдивые показания свидетелей. Поэтому Леоняк решил сам допросить их. Ева, Анджей и Станислав сидели в камере предварительного заключения, в Боровице. Прибыв в городок и допросив их, он пришел к выводу, что они все врут.

— Послушай, — говорил он каждому из них, — мы отпустим тебя, скажи только правду.

Станислав, высокий парень с особенно наглым, как показалось Леоняку, взглядом, во время допроса вдруг рассмеялся.

— По-вашему, выходит, что если бы Адам укрывал дезертира, то тот сидел бы в комнате с окнами на улицу. Да разве Адам рискнул бы бежать, зная, что Кольский питает к нему неприязнь?

Леоняк терял терпение, злился, что не может применить к допрашиваемым никаких мер принуждения, а в это время начальник отделения госбезопасности сидел в соседней комнате и не думал помогать ему. А в одиночку он ничего добиться не мог.

— Ничего не выйдет, дезертира я вам не выдумаю. И вообще, я вам больше ничего не скажу.

— И не надо, — пробормотал Леоняк, — твой дружочек уже во всем сознался.

— Эти штучки со мной не пройдут, пан поручник…

Мать Адама, вся в слезах, говорила:

— Это он со злости сделал, пан поручник, из ненависти, что Адам ухаживал за Евой. Мы люди простые, никого не укрываем… Зачем мне все это, — добавила она, — зачем? Если что-то и было, то сказала бы, все равно уже никто не вернет мне сына.

— Где Бенда? — спросил Леоняк у Евы.

— Какой Бенда?

— Нечего прикидываться. Куда его отправили?

— Не имею ни малейшего представления, о чем вы спрашиваете.

Она сидела с покрасневшими глазами, держалась спокойно и уверенно. Леоняк готов был лопнуть от злости из-за бессилия что-либо сделать. Ничего себе девица, сразу видно, что за птичка, неудивительно, что ей удалось опутать такого порядочного парня.