Потом наступит тишина - [47]

Прибыл офицер контрразведки. Векляр поднял наконец глаза и велел офицерам садиться. Незаметно спрятал в карман фотографию Стефана.

Поручник Леоняк докладывал о случившемся как-то вяло, нисколько не волнуясь и не робея — дело привычное. Неказистый, застывшее, словно маска, лицо — все это вызывало у Векляра неприязненное отношение к нему.

— Вы чем занимались во время оккупации? — неожиданно прервал поручника Векляр и тут же пожалел, что задал неуместный вопрос.

Леоняк удивленно взглянул на генерала.

— Партизанил, затем был заброшен с парашютом, — ответил он.

— Я спрашиваю потому, — сказал генерал, — что хочу знать, ориентируетесь ли вы в обстановке в стране, испытали ли вы ее на собственной шкуре.

— Понятно, товарищ генерал. — И офицер снова переключился на дело Олевича: — Подозревается в том, что организовал дезертирство, подговаривал к предательству. Его роль во время нападения на имение в Гняздово тоже была загадочной.

— Доказательства?

Леоняк пожал плечами:

— Доказательства? Если это вас интересует, товарищ генерал, можете получить у моего начальства соответствующий материал. Олевич отправлен в штаб дивизии, а оттуда — в штаб армии для дачи показаний.

— Вы его допрашивали?

— Так точно.

— И что же?

— Это враг, товарищ генерал. Он отказался давать показания, а у меня не было времени довести допрос до конца.

Векляр умолк. Казалось, что генерал снова расслабился, не проявляя к этому вопросу особого интереса. Офицеры застыли в ожидании. Леоняк вынул пачку сигарет, но вспомнил, что курить без разрешения нельзя, а спросить не решался. Наконец Векляр встал и застегнул шинель.

— Благодарю вас, до свидания. — И с трудом натянул перчатки на вспотевшие руки.

Равнодушие

На столе стоит большая керосиновая лампа. В комнате царит полумрак, свет от лампы падает на лицо командующего армией — генерал выглядит уставшим, но Векляра не прерывает. Тот понимает каждый его жест — они знают друг друга много лет. Вот он поднимает руку, проводит ею по лбу, опускает веки — явный признак недовольства, которое он пытается скрыть, опустив голову еще ниже.

Векляру трудно говорить; докладывать нужно быстро, коротко, а он буквально выдавливает из себя каждое слово, вместо того чтобы прояснить, еще больше запутывает дело. Векляр высказывал свои сомнения, желая рассказать командующему обо всем, как на исповеди, хотя делал это вопреки своей воле, считая неприличным забивать начальству голову своими личными делами. Но командующий умел слушать, и Векляр, воспользовавшись этим, решил высказаться до конца. Он, видимо, еще не успел собраться с мыслями, поэтому цеплялся за отдельные детали и запутывался все больше и больше.

Его волновал в конечном счете вопрос о мере ответственности, как будто это было самым главным, и он говорил не останавливаясь и только спустя некоторое время понял, что все это уже не имеет никакого значения.

— Понимаешь, какое дело, — объяснял он, обращаясь к командующему по имени, хотя обычно соблюдал субординацию, — я отлично понимаю, что за это придется отвечать и мне. Эта мысль не дает мне покоя, и, как это ни больно, прошу понять меня правильно. Судьба моего сына не может быть для меня безразличной, более того — я несу за него в какой-то степени ответственность.

Сейчас эта мысль показалась ему новой, смешно ведь подводить политическую базу и применять жесткие критерии по отношению к собственному сыну, который наверняка ничего не соображал и вытворял всякие глупости, не представляющие, правда, собой ничего серьезного. За это Векляр может поручиться.

— Мы научились преодолевать трудности, — продолжал Векляр. Эта фраза прозвучала совсем не к месту, но он не мог не вставить ее. — Мы не выполняли семейного долга, не могли уделять своим близким большего внимания — такова была обстановка. Только теперь, находясь у себя в стране, уже в другой обстановке, вновь устанавливаются родственные связи. Ведь наши родные пережили сущий ад, от которого мы не могли их защитить, формирование их взглядов происходило без нас. И теперь, если те начинают стрелять, мы отвечаем огнем, поскольку отсутствуют взаимные контакты, никто не хочет прислушиваться к доводам других.

Векляр умолк, только сейчас он заметил воцарившуюся в комнате тишину, командующий слушал молча, свет от лампы по-прежнему падал на генерала, прогоняя усталость с его морщинистого лица.

А есть ли возможность переговорить со Стефаном? Приведут к Векляру совсем чужого человека, с которым его ничто не связывает, даже воспоминания детства… У парня нет и этих воспоминаний, знает только имя отца, а помнит ли в лицо? Вряд ли.

Как поступила бы Марта? Не стоит ли сообщить ей об этом?

Векляру показалось, что с появлением Стефана разрывается последняя нить, связывающая его с женой. Вспомнил о фотографии и, достав ее из кармана, показал командующему.

Генерал долго разглядывал фото, затем осторожно положил его на стол.

— Ты еще не знаешь, — продолжал Векляр, — что мы расстались с женой. В тот же день, когда я отыскал ее. Не понимаю, — развел он руками, — может, я действительно, как она говорит, очерствел. Отчего же это произошло?