Потом наступит тишина - [40]

Все чаще он вспоминал о Стефане. В эти минуты его охватывали не свойственные ему нежные чувства к сыну, а ночью, когда возникало перед ним лицо Стефана, он находил в нем сходство с женой — те же очертания губ и носа, слегка раскосые, с прищуром, глаза. Он старался не думать о сыне, поскольку боялся старости и присущей ей сентиментальности, которую терпеть не мог.

Дорожки скверика были сплошь покрыты сухими листьями. Ноги Векляра, направлявшегося пешком на Радзивилловскую улицу, тонули в шелестящем ковре. Генерал вдруг увидел то, что раньше не замечал, на что не обращал внимания: яркие краски осени, приятный оранжевый цвет дорожек, сероватые стены домов Краковского предместья, чистое голубое небо над Люблином. На усеянной листьями скамейке сидела влюбленная парочка — ему было уже за пятьдесят. Может быть, они совсем недавно разыскали друг друга…

Векляр взглянул на часы и прибавил шаг.

На большой веранде дома на Радзивилловской уже толпились люди. Он, кажется, пришел последним, потому что на почетных местах, рядом с известным актером, уже сидели представители местной власти. Векляр почувствовал на себе взгляд Сверчевского[21]. Со стула поднялся высокий писатель в звании капитана с бокалом в руке.

— Предлагаю выпить, — сказал он, — за здоровье прославленного польского генерала Вальтера.

Сверчевский смутился, изобразив на лице подобие улыбки, известной Векляру и окружению Вальтера. Следующим попросил слово маститый артист.

— У него с легкими не все в порядке, — прошептал кто-то рядом с Векляром.

Генерал внимательно всматривался в лицо этого человека. Вспомнил, что хотел побывать когда-то на его спектакле, но так и не выбрался, а увидел его только в каком-то фильме. Как же назывался тот фильм? Совсем памяти не стало… Может, спросить соседа? Да как-то неудобно. Однако Векляр был доволен, что увидел артиста в жизни.

Все присутствовавшие на обеде были знакомы друг с другом, генерал постоянно встречался с ними на совещаниях, в столовой, в своем и чужих кабинетах и сейчас испытывал к окружающим его людям теплые чувства, желание поговорить с ними. Все они жили в Люблине одной семьей, в которой рады встрече друг с другом. Взгляд Векляра остановился на Пстроньском, который спокойно объяснял что-то жестикулировавшему Борейше.

Векляр опрокинул бокал и опустил голову. Теперь он стал различать голоса, отдельные фразы.

Говорили, как всегда, о местных делах. Те, кто минуту назад с большим вниманием слушал знаменитого актера, теперь горячо спорили о грузовых машинах, деньгах, кадрах. Кто-то за отдаленным столиком затянул охрипшим басом «Красив берег Вислы». Откуда-то издалека, будто с того света, долетал гул самолета.

— А вы подумали, — услышал Векляр, — где размещать людей? Совсем с ума посходили! Прибыла тут одна из Отвоцка, говорят мне: так, мол, и так, она важная и нужная персона, выдели ей жилплощадь. Ну я и выделил ей место в комнате, в которой можно было поселить человек пять — ничего, и шестая поместится. И что вы думаете? Там уже проживали десять человек. Понимаете — десять!

— Где же я достану вам грузовик? — горячился другой. — Только и слышишь: дай, дай, дай… Идите к Векляру, может, у него сумеете раздобыть.

«Попробуй», — подумал генерал.

Подали черный кофе, деликатес, которым славился дом на Радзивилловской. Писатели и художники в военной форме жадно глотали горячую жидкость, то и дело подходя с чашками к стоявшему посреди стола огромному кофейнику.

— А вы почему, товарищ генерал, не пьете кофе?

— Не приучен, — проворчал Векляр.

Настроение у него совсем испортилось, когда к нему подсел высокий, худощавый мужчина — какой-то деятель культуры. Они, кажется, были знакомы еще с довоенных лет, и поэтому тот, воспользовавшись предоставившимся случаем, пристал к генералу со своими разговорами. Векляр мучительно переживал по поводу затянувшейся беседы на тему, которую можно было бы отложить до конца войны.

— Мы живем в замечательное время, товарищ генерал, — наседал гость, — такого времени никогда еще не было в истории нашей страны. Лет через пятнадцать о нем будут вспоминать как о чем-то важном. Вот я и говорю, — наклонился он к Векляру, — кто бы мог подумать, что у поляков хватило ума на такие импровизации. Человек как бы переживает вторую молодость.

— Пусть каждый из вас, — гремел с другого конца стола голос Борейши, — запомнит эти слова великого актера. Мы будем повторять их…

— И вот, — рассуждал далее собеседник генерала, загибая пальцы на руке, — создается правительство почти на пустом месте, подлинно демократическое, не имеющее даже пока необходимых атрибутов власти. И какими темпами! Через два месяца после освобождения мы открываем первый университет, театр, стягиваем сюда, в эту бывшую глухомань, лучших людей. Зажигаем людей своей верой в новую жизнь…

— Судебный процесс над убийцами из Майданека, — объяснял кто-то за спиной Векляра тихим, но твердым голосом, — надо подготовить как следует, показать тем самым пример всему миру. Надо обрушить на этих скотов всю силу народной ненависти, она необходима нам теперь как воздух. Ведь война еще продолжается, и нечего с ними церемониться.