Потерявший надежду - [4]

Глава 2 1/2

Лесс,

ты оставила джинсы на полу спальни. Такое ощущение, будто ты только что их сняла. Это так странно. Зачем тебе понадобилось оставлять джинсы на полу, если ты знала, что именно собираешься сделать? Нельзя было хотя бы бросить их в корзину с грязным бельем? Ты не думала о том, что будет, когда я найду тебя, и что кому-то придется в конце концов поднять твои джинсы и что-то с ними сделать? Ну, я-то не собираюсь их поднимать. И не собираюсь вешать твои кофточки обратно.

Как бы то ни было, я сейчас сижу под твоим стенным шкафом. На полу. Не знаю, право, что сказать тебе прямо сейчас или о чем тебя спросить. Конечно, у всех, кроме меня, на уме один вопрос: «Зачем она это сделала?» Но я не собираюсь спрашивать тебя, зачем ты это сделала, по двум причинам:

Ты не можешь ответить мне. Ты мертва.

Не знаю, есть ли мне дело до причин твоего поступка. В твоей жизни не было ничего такого, что могло бы тебя к этому подтолкнуть. И если бы ты сейчас увидела маму, то, вероятно, поняла бы это. Она совершенно раздавлена.

Знаешь, я никогда раньше не понимал, что значит быть раздавленным или опустошенным. Я полагал, мы испытали опустошенность, когда потеряли Хоуп. Случившееся с ней было для нас настоящей трагедией, но наши тогдашние чувства не идут ни в какое сравнение с тем, какие переживания ты доставила маме. Она опустошена до предела; это слово приобретает здесь новый смысл. Хорошо бы употребление его ограничивалось подобными ситуациями. Нелепо, что люди используют его для описания других ситуаций, помимо той, когда мать теряет своего ребенка. Потому что это единственная ситуация, для которой подходит данное определение.

Черт побери, я так по тебе скучаю! Мне очень жаль, что я подвел тебя. Прости за то, что не мог разглядеть происходящего у тебя в душе каждый раз, когда ты говорила мне, что у тебя все хорошо.

И… ну да. Почему, Лесс? Зачем ты это сделала?

Х.

Глава 2 3/4

Лесс,

мои поздравления. Ты стала очень популярной. Из-за тебя была забита парковка не только у дома, где проходила гражданская панихида, но и у соседнего, и у обеих церквей на улице. Так много было машин.

Я старался держаться в основном ради мамы. Папа выглядел немногим лучше ее. Похороны в целом были какими-то чудны́ми. Я стал думать: а если бы ты погибла в автокатастрофе или умерла от болезни, люди относились бы к этому как-то иначе? Если бы ты не приняла умышленно слишком большую дозу лекарства (такую формулировку предпочитает мама), тогда, полагаю, люди не вели бы себя так странно. Было такое ощущение, будто они боятся нас или, быть может, думают, что передозировка лекарства заразна. Они обсуждали это так, словно нас тут нет. Все эти взгляды, шепот и сочувственные улыбки. Мне просто хотелось схватить маму и увести оттуда, оградив ее от повторного переживания твоей смерти при каждом объятии, каждой слезе и каждой улыбке.

Разумеется, меня не могла не терзать мысль, что все приглашенные в чем-то винят нас, потому и ведут себя подобным образом. Я догадывался, о чем они думали.

Почему родные не предвидели, что это может случиться?

Как могли они проглядеть приметы?

Что это за мать?

Что это за брат, который не замечает подавленного состояния своей сестры-близняшки?

К счастью, едва началась гражданская панихида, внимание присутствующих сразу же переключилось с родственников на демонстрацию слайдов. Было показано много твоих и моих снимков, и на всех ты выглядела счастливой. Были также твои снимки с друзьями, и на них ты тоже выглядела счастливой. Твои фотографии с родителями до развода, твои снимки с мамой и Брайаном после повторного брака мамы, твои фотографии с отцом и Памелой, его второй женой.

Но только когда на экране появилась последняя фотография, до меня дошло. На этом снимке мы с тобой сидим перед нашим старым домом. Это тот самый снимок, который был сделан через полгода после исчезновения Хоуп. У тебя на руке браслет – такой же, как ты подарила ей в тот день, когда ее увезли. Я заметил, что ты перестала его носить пару лет назад, но никогда тебя об этом не спрашивал. Знаю, ты не очень любишь говорить о ней.

Но вернусь к той фотографии. Я обнимаю тебя за шею, и мы оба улыбаемся в камеру. На всех других снимках ты сияешь той же самой улыбкой. Это навело меня на мысль, что на всех фотографиях ты улыбаешься в точности так же. Нет ни одной твоей фотографии, где у тебя хмурый или смущенный вид. Создается впечатление, что всю жизнь ты пыталась сохранять это притворное выражение лица. Для кого – не знаю. Может, ты боялась, что камера навсегда запечатлеет какое-то истинное твое чувство. Потому что давай признаем: ты не была постоянно счастлива. А все эти вечера, когда ты засыпала, наплакавшись вволю? Все эти вечера, когда я обнимал тебя, пока ты плакала, но ты отказывалась сказать мне, что случилось. Ни один человек с искренней улыбкой не станет так рыдать в одиночестве. Лесс, я понимал, что у тебя были проблемы. Понимал, что наша жизнь и происходящие с нами вещи действуют на нас с тобой по-разному. Но каким образом мог бы я узнать, насколько серьезны твои проблемы, если ты никогда не говорила мне о них?