Потерять и найти - [7]

Потом Милли услышала шаги в тишине и подумала: «Золотистые туфли, золотистые туфли, золотистые туфли». Дыхание ее совсем сбилось, как у стариков, которые шумно дышат, будто хвастаются тем, что еще умеют. Но это была вовсе не мама, потому что туфли громко шаркали, а мама так никогда не делала и всегда за это ругалась.

Шаги все приближались и приближались, а потом совсем остановились – и вот загорелся фонарик и осветил банку с мухой. Как прожектор, как летающая тарелка, которая пытается притянуть эту банку с помощью светового луча. Милли задержала дыхание, чтобы инопланетный луч не забрал и ее. Но тут она увидела что-то краем глаза – какой-то блеск в свете фонаря.

Это был манекен. Он смотрел на нее, и его глаза почему-то казались больше обычного. Что-то встрепенулось у нее в животе – потянуло, как Третья точка. Но разве такое может быть?..

А потом манекен почему-то повалился лицом вперед, и шаркающие ноги закричали «Ай-й!», и фонарик стукнулся об пол. Манекен тоже лежал на полу и смотрел на Милли, и фонарик подсвечивал его, как на сцене. Тогда Милли вдруг улыбнулась и коснулась своих губ пальцами. Жаль, она не могла прикоснуться к манекену, а ведь он тоже ей улыбался…

Вот что еще Милли знает о мире наверняка

Мама нужна каждому. Она приносит куртку, укрывает одеялом и всегда (даже лучше, чем ты сам!) знает, чего тебе хочется. А еще она иногда разрешает сидеть у себя на коленях и играть со своими кольцами, пока по телевизору идет какая-нибудь викторина.

Мама Милли походила на ветер в доме. Она вечно чем-то занималась: стирала комбинезоны, гладила белье, вытирала пыль, болтала по телефону, подметала крыльцо или заправляла кровати. Волосы у нее все время были влажные и взъерошенные, а голос скрипучий, будто она пыталась поднять что-то тяжелое. И, как Милли ни старалась, она всегда путалась у нее под ногами и попадалась под горячую руку. Поэтому Милли приучилась сидеть в сторонке, у стены, или уходить на улицу, а там прятаться в кустах и на деревьях.

Перед тем как «выключиться», мама Милли ненадолго исчезала в ванной. Милли прислушивалась у двери, за которой что-то звенело, лилось и шипело, как на огромной фабрике. Из ванной мама всегда выходила румяная, с красивыми, как на картинке, волосами. А за ней по всему дому, словно тень, следовал сладкий аромат духов.

Однажды, когда мама пошла к соседям, Милли зашла в ванную и открыла шкафчик под раковиной. Там терпеливо сидели баночки, тюбики и бутылочки. Милли расставила их по росту на холодном кафеле. Потом внимательно оглядела своих косметических зрителей.

– Кхе-кхе.

Она подняла помаду и накрасила ею мочки ушей, распрыскала духи по комнате, глядя на душистое облако, а потом намазала щеки тушью, а ногти – румянами. Тут на пороге комнаты появилась мама. Милли попыталась вжаться в стену, чтобы ей не мешать, но мама подняла Милли за подмышки, плюхнула на стул и вытерла лицо чистым полотенцем. Затем причесала ей волосы, накрасила губы, ресницы и щеки. Мама была совсем близко, и когда она повернула Милли к зеркалу, в ее голосе слышалась улыбка.

– Видишь?

И Милли увидела. Она поняла, что может быть совсем другой, если захочет. Совершенно новой.

* * *

На Вторую ночь ожиданий Милли решила снова стать Совершенно новой. Чтобы мама подошла к ней и сказала:

– Извините, мэм, я ищу маленькую девочку. Вы ее не видели?

Тогда Милли сняла бы свою шляпу, стерла бы помаду рукой и ответила:

– Мам, это я! Милли Бёрд!

Потом мама взяла бы ее на руки и понесла в машину, а Милли помахала бы напоследок универмагу. Пока, кафе! Пока, огромные трусищи! Пока, растения в горшках! Пока, Карл! Пока, манекен!

И они приехали бы домой, и мама разрешила бы Милли сидеть на кухонном столе и резать овощи на ужин.

Поэтому Милли нашла самое красивое платье – желтое, как солнце, и мягкое, как облако, – и надела его поверх своей одежды. В отделе косметики маленькие черные коробочки почему-то висели на крючках, как приманка. Милли дотянулась до помады и аккуратно намазала ею губы, потом взяла тени и румяна и нанесла их так, как показывала мама.

Затем она проворно забралась на стопку книг и взглянула в зеркало.

– Видишь? – сказала она манекену.

Девочка надела широкополую красную шляпу, накрасила ногти зеленым лаком и посмотрела на свои резиновые сапоги. По ним ее, конечно, сразу узнают, но снимать их она ни за что не собиралась.

К подошве сапог Милли скотчем примотала пару игрушечных машинок и принялась кататься по магазину. Она мчалась мимо сотен вешалок с лифчиками, которые выстроились рядами, будто солдаты, готовые в бой.

Голова Милли снова сорвалась с плеч… И вот она видит маму после душа: с волос стекает вода, и они липнут к голове. От кожи вздымается пар. Пока мама идет к шкафу, ее грудь свисает и покачивается, как два шарика, наполненные водой. Надевая лифчик, мама ловит взгляд Милли и говорит:

– У тебя когда-нибудь тоже такие будут.

Милли их совсем не хотела. Ни сейчас, ни потом.

Однажды она нашла у папы в тумбочке несколько журналов. В них у тетенек все эти дела торчали, как огромные брошки. Странные. Будто чего-то выжидающие. А как-то днем она наткнулась на Ту-голую-тетеньку, которая пряталась у них в ванной и точно-преточно не была ее мамой.