Потерять и найти - [21]

Карла приглашали читать лекции об истории их городка на уроках у шестиклассников. Еви приглашали к семиклассникам – показывать, как правильно готовить торт «Павлова». Карл много возился у себя в сарае. Еви возилась в кухне. Утром и вечером они гуляли в лесу и на пляже, ходили по городу. И жизнь их никогда не простиралась дальше, чем на двадцать километров от дома.

Смерть

Он хорошо помнил те дни, когда не мог с ней поговорить, а она лежала во власти машин и накрахмаленных простыней. Его собственные слова без ее ответов ужасающе повисали в воздухе. Она спала, всегда спала.

Иногда Еви открывала глаза, но ее зрачки бегали туда-сюда, как у новорожденных. Порой он стягивал с Еви простыню, которая укрывала ее так крепко, будто пыталась удержать на месте, пригвоздить к кровати, как подопытную.

Положив ладони ей на руку (кожа да кости, в самом деле!), Карл печатал легко, словно дуновение ветра: «Я рядом, Еви». Потом он обходил кровать и клал ладони на другую руку. На ней кожа была словно чужой – вся в лиловых синяках. И края у синяков были такие четкие, точно это и не кожа вовсе, а карта с маленькими неизведанными странами. И Карл думал: «Ты моя неизведанная страна». А на руке у нее печатал: «Я рядом, Еви».

А потом он приподнимал ее больничную рубашку, чуть выше колен, и смотрел на бедра – такие худые, такие растаявшие, – и сжимал их руками, и чувствовал одну пустоту, и плакал, и ничего не мог с собой поделать, и был так слаб, так слаб… «Слишком много пустоты, – думал он, – вот бы во что-нибудь ее превратить…»

И на одной ноге Карл печатал с силой и вдохновением: «Я-рядом-Еви-я-рядом-Еви-я-рядом-Еви» – и смотрел, как его пальцы двигаются по коже. Он хотел, чтобы и Еви видела красоту этих движений, и писал снова, и снова, и снова… И пальцы спускались по ее бедру, до колена, до голени, как вереница муравьев. И потом он наклонялся к кровати и печатал на другой ноге: «Я здесь, Еви» – и сидел подле нее, и, как маленькие дети крепко сжимают карандаши, сжимал ее ступни, совсем-совсем холодные. Сжимал их так крепко, как ничего и никогда в своей жизни. Но она не шевелилась, не замечала, не просыпалась.

«Я-рядом-Еви-я-рядом-Еви-я-рядом-Еви».

Горе

Первые дни после смерти Еви Карл вставал перед зеркалом и говорил своим несуществующим собеседникам:

– Моя жена умерла.

Он представлял женщину из почтового отделения, соседей, брата. Ему нравилось воображать их смущение и неловкость. Власть, которую он над ними получал. Будто все, что он пережил, имело какой-то смысл, будто со смертью жены он обретал невероятную силу.

Карл спал в шкафу, глядя на ее одежду, как на звезды. Одежда витала над ним привидением, и, лежа под ней, он отчетливее, чем когда-либо, ощущал свою потерю. Ему казалось, что лежит он под гильотиной, и длинные тонкие лезвия одежды вот-вот его убьют.

Конечно же, Еви ему снилась, и, просыпаясь, он думал: «Теперь я буду видеть ее только во снах». Он поднимался во мраке и, раскинув руки, будто летел, касался ее одежды. Одежда была совсем холодной.

Он помнил каждое свое утро со дня смерти Еви. Как просыпался и вдруг понимал, что ее нет. Он не хотел больше спать, потому что не хотел забывать. Помнить было сложнее. Помнить было больнее.

Как-то раз он уселся в ванной и посмотрел на косметику, которую Еви когда-то наносила на кожу, распрыскивала в воздухе, втирала в волосы. Затем принес из кухни кастрюлю и опустошил в нее все флаконы и бутылочки. Все духи, увлажняющие кремы, бальзамы и таблетки.

Потом он смешал все руками. Запах был ужасный, какой бывает в парфюмерных магазинах. Но ощущение между пальцами взволновало Карла. Он опустил руки еще глубже, по самые локти, смешивая все кремы и запахи в один. Пустые бутылочки, раскиданные на полу ванной, походили на мертвые тельца.

Карл сложил ладони вместе, сжимая и разжимая их с чавкающим звуком. Коричневая сместь брызнула ему в лицо, на стены и на зеркало. Потом он отнес кастрюлю в спальню и положил на кровать.

«Больше не наша кровать, – подумал он. – Моя кровать».

Карл поднял руки над подушкой Еви, будто пытался вытянуть ее из кровати руками-магнитами. Коричневая смесь потекла на наволочку.

Он снял одежду, бросил ее на пол и встал на кровать. Затем, слегка пружиня на матрасе и стараясь не задеть головой люстру, поднял кастрюлю. Вдохнул запах. Закрыл глаза. Закрыл рот. Поднял кастрюлю еще выше и опрокинул ее содержимое себе на голову.

Карл охнул. Ощущение было такое, будто прыгнул в ледяную реку. Он открыл глаза и поежился. Жижа стекала по лицу и шее. Он отшвырнул кастрюлю, и она с приятным грохотом врезалась в стену.

Сын обнаружил его несколько часов спустя – на бетонном настиле заднего двора. Карл, полностью обнаженный, весь в коричневой жиже, нежился на солнце. Жижа струпьями затвердела на коже.

* * *

После первого ужина в доме престарелых Карл сидел в комнате отдыха и вместе с другими стариками смотрел картину под названием «Очуметь!» об американских школьниках. Карл никогда раньше не видел восклицательных знаков в названиях кинокартин, а слова «очуметь» не понимал вообще. Но сюжет показался ему увлекательным. Главным героем картины был Бренсон Спайк – парень не сказать что красивый, но вполне симпатичный, если хорошенько приглядеться. И вел он себя очень уверенно, а потому и казался очаровательным.