Потерянный рай - [122]

– С чего бы потоп изменил меня? Что такое я пережил во время потопа, с чем не столкнулся ни ты, ни остальные? Я вместе с вами страдал от качки, блевал, подыхал с голоду и от жажды, приходил в отчаяние и считал, что настал мой последний час, я…

– Довольно! Что произошло на том острове?

Его проницательность ошеломила меня. Он вспомнил о нескольких днях, который я провел в отрыве от общины. Что я должен был открыть ему? Все или только часть? «Все» – значит и про Дерека? Или только то, что касалось Нуры и меня?

Он недовольно скривился:

– Ты задумался, Ноам: это означает, что сейчас ты мне солжешь.

Я тяжело вздохнул и решился описать ему нашу экспедицию в мельчайших подробностях: как я обманул наших товарищей, как не смог казнить Дерека, потому что он мой брат и жертва Панноама. После упоминания отвратительной сцены, рассказанной мне Дереком, Тибор перебил меня:

– Я сразу догадался, что он оскоплен. Когда я спросил его, что случилось, – рассерженные лебеди иногда набрасываются на яички детей, – он меня осадил. После чего мы стали избегать друг друга. Я собирался поделиться с тобой моими подозрениями в тот самый момент, когда ты объявил его отцом Хама, но испугался, как бы это не достигло ушей Нуры.

– Нура сама все обнаружила. По этой причине и случилось худшее.

Он озадаченно взглянул на меня. Я рассказал ему, как Нура закричала, увидев обнаженного спящего Дерека, как она ожесточилась против меня, как спряталась в пироге, чтобы поговорить со мной. Я припомнил грозу, бегство, пещеру и обрушившийся на Нуру и Дерека огненный шар. Как я бросился к ним и увидел, что оба мертвы, после чего тоже был поражен молнией. Я описал черную дыру, три дня без сознания, в забытьи, когда потоки воды вынесли меня из каменного грота. И как я очнулся в объятиях Барака.

– Хотелось ли тебе есть или пить, когда ты пришел в себя?

– Нет…

Я осознал, насколько странным было то, как я вынырнул из забытья.

Тибор воскликнул:

– Именно там! Именно там что-то произошло! В пещере. В течение этих трех дней и трех ночей. После удара молнии.

– Тибор, как ты объясняешь, что…

– Я ничего не объясняю, я приближаюсь к тайне. Знание заключается не в том, чтобы раскрыть тайну, а в том, чтобы очертить ее. Знание состоит прежде всего в том, чтобы знать, чего мы не знаем. Чтобы прикоснуться к самой сердцевине тайны, я должен приподнять поверхностные слои, те, что поддаются.

Он встал, внимательно изучил обстановку своего дома и вздохнул:

– Я ухожу, Ноам. После того, что ты мне сейчас поведал, я должен бежать.

– Зачем?

– Мне надо понять, что произошло в той пещере.

– Я с тобой.

– И речи быть не может. На это понадобится время, а ты правишь деревней. А главное, у меня есть миссия.

– Какая?

– Убедиться, что Нура мертва.

* * *

Мой сын был влюблен. Я не знал той, в кого он втрескался, потому что она жила в деревне, расположенной в четырех днях пути от нас. Как и большинство молодых людей, Хам и Фалка встретились на празднике урожая, который объединял уже сложившиеся пары и сердца, созревшие для любви. Фалка мгновенно завлекла Хама; с тех пор он либо многословно и пылко говорил о ней, либо томно молчал, погруженный в мечты.

Его увлечение и радовало меня, и тревожило. Насколько серьезно это чувство? Чаровница не всегда годится в жены… Когда-то я нарушил традицию, согласно которой родители устраивают браки заранее и без участия детей. Почему? Я запрещал себе следовать Панноаму: высокое социальное положение не дало надежного результата, ведь в союзе с Миной я потерял годы, живя унылой жизнью, и я не желал Хаму подобной участи. Однако я и упрекал себя в этом. Разве сын выберет лучше, чем отец?

Хаму не терпелось сочетаться законным браком, и он настаивал, чтобы я познакомился с Фалкой, на что я поспешно согласился, чтобы мы с ним поскорей успокоились.

Едва войдя в дом, где ее сородичи подготовили именитому гостю достойный прием, я тотчас заметил растерянность Фалки. По мере того как мы с Хамом приближались, она переводила взгляд с Хама на меня и обратно – ее глаза непрестанно бегали туда-сюда. Когда я обратился к ней, она растаяла от удовольствия, ее щеки зарделись, она опустила веки, и во время нашей беседы ее руки не находили себе места, то и дело прикасаясь то к волосам, то к губам, то к шее. Она не говорила, а ворковала, хихикала, вздыхала, улыбалась и замирала, бросая на меня взволнованные взгляды. Я даже углядел, что кровь прихлынула к ее груди, и на ней выступили алые пятна. К счастью, ослепленный любовью, Хам не заметил, что я полностью затмил его образ в глазах его потрясенной избранницы.

При первой же возможности я вышел из дома, дабы пресечь эти недопустимые знаки внимания. Мой сын влюбился в кокетку! Несмотря на то что я долго сторонился женщин, мне стразу стало ясно, что я пленил Фалку. Я чрезвычайно нравился ей. Если бы нас с ней оставили наедине, она тотчас кинулась бы в мои объятия.

Я был раздосадован, огорчен и раздражен и решился быть откровенным со своим сыном: он увлекся вертихвосткой, которая любит мужчин, а не мужчину, которая любви предпочитает любовника. Фалка обманет его, будет ему лгать, а если он добьется ее руки, его ждет унижение, предательство и коварство. Во мне бушевал гнев. В случае, если Хам не поймет, ему придется подчиниться: я потребую разрыва!