Потерянный рай - [27]

— Когда ты ко мне повернулась.

— Да. Но сперва ты, повернулась я позже.

Она знала, о чем он хочет спросить и что время для этого вопроса еще не настало. Она все знала заранее, она была неприступна, но этого он знать не мог. На миг ей показалось, что она возвращается в прошлое, о котором никогда не расскажет ему, потому что не нуждается в сострадании, потому что давно справилась со своей бедой сама. Он ничего не знал о ней, вот и хорошо. Она знала о нем еще меньше, прекрасно. Так пусть все и остается.

А он? Он отыскал в Австралии спрятанного в шкафу ангела. Ангелы — существа мифические, одинокий ангел в наше время попадет в категорию китча, иронии, в лучшем случае — театра. И все-таки маленькое, босое, свернувшееся в клубочек женское тело (он почти сразу понял, что это женщина, хотя она и выглядела как мальчик) тронуло что-то в глубине его души: страх, эмоции, желания; ему надо было увидеть, как она встанет, как расправит откинутые назад крылья, касающиеся пыльного пола. Но он ничего не посмел сказать ей. На лестнице послышались шаги, и он ушел. В ту ночь он не сомкнул глаз, хотя вечером успел поучаствовать в дискуссии о функции критики с живущим на Соломоновых островах писателем («своей критики у нас нет, а в Австралии нас не считают за своих, так что, с одной стороны, мы в выгодном положении: никто не говорит о тебе гадостей, зато с другой — нас как бы не существует вовсе»), потом выпил с датским писателем («твои ангелы — актеры, все это игра, сходи в бар фестивального центра, они там собираются по вечерам — посмотришь, каковы они без крыльев»). Он сходил в бар, но не встретил никого, похожего на нее. Да и как узнать женщину, чьего лица не видел? Мысленно убрать крылья, мысленно выпрямить ее, посадить — все равно ничего не выходило.

Назавтра был последний день фестиваля. Улицу и номер дома он записал, а день провел как в лихорадке, гадая, пора ли уже идти, он волновался, как подросток. Наконец в конце дня он поднялся по этой жуткой лестнице. Она лежала на своем месте.

«Осторожно, берегись иллюзий!» — эта фраза постоянно крутилась у него в голове. Кто ее придумал, он давно забыл, забыл и контекст, в котором ее прочел, и что она на самом деле означает. Тишина в доме наводила на мысли о призраках, ну и что такого? Он вошел, прислушиваясь к своим шагам, понимая, что и она их слышит. Посмотрел на неподвижное тело, босые ноги, крылья. Что, если что-нибудь сказать? Нельзя, это все равно как бросить кирпич в зеркало: звон осколков, мерзость опустевшей рамы, царапины от стекол и тишина. Тишина разрушенной недосягаемости. Он сел спиной к стене. И потянулось тяжелое, бессмысленное и напряженное ожидание — как будто сидишь в засаде. Раз ему показалось, что кто-то идет, но нет, никто не появился. Он легонько, едва коснувшись, погладил ее крылья.

— Please, go away.[63]

— Не могу. Я хочу поговорить с вами.

Это была правда. Он уже не мог уйти. Долгий перелет, чужой город, новые лица, разговоры, которые пришлось вести, и вся та, оставшаяся далеко позади, жизнь: работа, Аннук, с которой он познакомился после развода, недописанная заявка на книгу о Терборге,[64] валявшаяся в ящике стола. Ему страшно захотелось спать, хорошо бы лечь, подумал он, поближе к ней, прямо на грязный пол перед шкафом. И вдруг ему все стало безразлично. Она могла позвонить и поднять тревогу, могла внезапно встать и, перескочив через него, убежать вниз по лестнице. Конечно, он побежал бы за ней, и первый же полисмен, которого она позовет на помощь, арестовал бы его за неспровоцированное насилие.

— Please, go away. — Эти слова, недвижно повисшие в тишине, постепенно отвердевали. Please, go away. Латинский акцент. Она может быть откуда угодно. Испания? Румыния? Нет, слишком мелодичный голос.

Снаружи пробило шесть. Представление окончено. Он ждал, затаив дыхание, когда она шевельнется, но она снова удивила его. Он не успел разглядеть, как удалось ей встать так ловко, не повредив крыльев. Что-то вроде пируэта, бешеное спиралеобразное движение, мгновенно переведшее лежавшее перед ним тело в вертикальное положение: р-раз — и она села в шкафу, скрестив ноги, а крылья скрестились у нее за спиной. И, увидав ее лицо, он тотчас понял, что стоило просидеть здесь не несколько часов, а несколько дней, даже зная наперед, что из этого ничего не выйдет, чтобы увидеть девушку с таким лицом, — ясным и рассерженным, открытым и непроницаемым, дерзким и одиноким. Полным обещаний, и он понял, что лицо это пленило его. Серые глаза, чуть приоткрытый рот, выжидательный, любопытный взгляд.

12

Положив ладонь ему на спину, между лопаток, она замерла на миг, потом медленно подняла ее, словно забирая из его тела боль, усталость, тоску и выбросила все это, тряхнув рукою, в воздух — жест, которым массажисты обычно дают понять, что процедура окончена. Эрик хотел сесть, но она удержала его.

— Не спеши, я с тобой слишком долго работала. Раз мне даже показалось, что ты задремал.

— Как долго?

— Больше часа. Сегодня у меня больше никого нет, я могла заниматься тобой подольше.

— А мне показалось, что прошло три года. Три года с тех пор, как мы виделись в последний раз… надеюсь, тебе не очень неприятно, что я напоминаю об этом.