Потерянный экипаж - [37]

Разглядывая воробья, майор иронически улыбнулся. Он знал: пичуга поплатится за легкомыслие. Солнце скроется, налетит ветер, хлынет дождь, воробьишке придется туго. Непогода сметет его, загонит в первую попавшуюся щель. Сиди и раскаивайся…

— Сам виноват! — сказал майор воробью.

— Что? — спросила трубка голосом Раббе. — Вы мне?

— Гюнтер? — оторвался от окна майор. — Нет, нет! Это не вам!.. Но что же вы не отвечаете?

— Я слушаю, — сказал Раббе. Его голос был угрюмым.

— Я хотел поговорить с вами.

— Говорите.

— Нет, не по телефону. Лично.

— Это что, срочно?

— Зная вас, боюсь, что да — срочно.

Раббе помолчал.

— Очень важно? — спросил он.

— Для меня — да. Для вас — тоже. В конечном итоге.

Раббе подумал.

— Хорошо… Можете приехать сейчас же?

— А если вы ко мне?

— Вам нужно, вы и приезжайте, — сказал Раббе.

Майор Вольф скривил рот, но ответил бодро, как обычно:

— Отлично! Через пятнадцать минут я у вас.

Он опустил трубку на рычаг, поднялся, одергивая китель, провел ладонью по волосам.

— Миних!

Адъютант возник в дверях немедленно.

— Машину, Миних!.. Минутку!.. Я уезжаю, а вы отправляйтесь спать.

— Спать, господин майор?

— Отучитесь переспрашивать старших, лейтенант. Да, спать. И только спать! Понятно? Возможно, ночью вам предстоит бодрствовать.

— Слушаюсь, — сказал Миних. — Можно идти, господин майор?

— Идите! — сказал Вольф.

Вишневого цвета «хорх» развернулся у подъезда особняка, шофер-солдат выскочил, предупредительно распахнул дверцу.

— Гестапо, — сказал майор Вольф, садясь.

Солдат молча захлопнул дверцу, положил руку на тормоз, выжал сцепление, включил скорость, «хорх» ровно сдвинулся с места и так же ровно поплыл по аллее…

Солнце зашло, и в надвигавшихся сумерках город казался покинутым: редкие пугливые прохожие, клочья пестрых афиш на рекламных тумбах, заваленная листвой мостовая, заколоченные досками, заваленные мешками с песком витрины, разинутые, словно в отчаянном вопле, пасти пустых подъездов…

Патрули провожали машину равнодушными взглядами.

Машину тряхнуло на выбоине.

— Осторожней! — процедил Вольф.

— Плохо заделывают воронки, господин майор! — виновато ответил солдат.

Вольф смолчал. Его молчание было ледяным и осуждающим. У солдата порозовели кончики ушей. Он не имел права оправдываться, он допустил ошибку, и понял это.

«Хорх» замедлил ход, остановился у перекрестка: дорогу пересекала колонна танков. Они шли с закрытыми люками, словно на поле боя, и Вольф подумал, что миновали те времена, когда танкисты торчали над башнями с сигаретами в зубах, и прикладывались к походным фляжкам, и перекликались друг с другом, стараясь перекричать стальной, оглушающий грохот машин.

Теперь они шли с закрытыми люками по пустынным улицам, мимо разноцветных афишных тумб, мимо каменных садовых оград с пожелтевшими виноградными лозами, свисающими до тротуаров, и никто не пил, не смеялся, не окликал приятелей. В грохоте машин, по-прежнему оглушающем, уже не слышалось торжества.

Штурмбаннфюрер Раббе ходил по кабинету. От угла до угла — девять шагов по мохнатому, пестрому турецкому ковру. Девять — туда, девять — обратно. Девять — туда, девять — обратно.

Выпучив рачьи глаза, за Раббе следил со стены Адольф Гитлер. Казалось, глаза на портрете поворачиваются в глазницах, впиваясь в сутулую спину штурмбаннфюрера.

Раббе был расстроен. Всего час назад Вильгельм Хеттль вызвал его к телефону. Хеттлю, видите ли, понадобилось лично узнать, как проходит операция по «эвакуации» еврейского населения. Раббе доложил, что на сегодняшний день зарегистрировались двадцать две тысячи лиц еврейского происхождения обоего пола, включая несовершеннолетних: все они изолированы в гетто, одиннадцать тысяч уже вывезены в ближайшие лагеря, остальные будут вывезены в течение недели.

— Выявляем уклонившихся от регистрации, — сказал штурмбаннфюрер в заключение и умолк, ожидая, что последует дальше. Ведь не ради евреев звонил Хеттль! Сведения, услышанные им от Раббе, он мог получить из ежедневной сводки.

И Раббе не ошибся.

— Благодарю, — сказал Хеттль. — Да! Кстати, что там у вас произошло на станции?

— Диверсионный акт.

— Русские?..

— Нет. Венгры. Местные коммунисты.

— Венгры?.. Надеюсь, венгерские власти приняли надлежащие меры?

— Дело в том…

— Я спрашиваю, — с нажимом сказал Хеттль, — приняли ли меры местные власти?

Раббе догадался.

— Так точно! Диверсанты арестованы. На допросе признались.

— Ну вот, — усмехаясь, сказал Хеттль. — Я так и знал, что вышла ошибка. Вернее, что не обошлось без враждебных элементов. Тут, в Будапеште, кое-кто поднял шум, будто мы вмешиваемся во внутренние дела страны… Помните, что мы ни во что не вмешиваемся. Если бы слухи о вашем вмешательстве подтвердились, я бы принял самые жесткие меры… Вам ясно?

— Ясно, — побагровев, сказал Раббе.

— До свиданья, — добродушно сказал Хеттль. — Желаю успеха…

Положив трубку, Раббе спросил себя; какая каналья успела все-таки сообщить в Будапешт и об арестованных рабочих? И когда успела? Каким образом? Едва схватишь мерзавцев, как это становится известно чуть ли не всему миру сразу!

Исполненный гнева, штурмбаннфюрер позвонил главарю местных салашистов Аурели Хараи.