Потерянные слова - [14]
В день моего двенадцатилетия папа сам забрал меня из школы. Когда мы проходили через ворота Саннисайда, он взял меня за руку, и мы вместе пошли в Скрипторий. Там никого не было, кроме доктора Мюррея. Увидев нас, он подошел поприветствовать меня.
— С днем рождения, юная леди, — сказал он и серьезно посмотрел на меня поверх очков. — Тебе ведь двенадцать исполнилось?
Я кивнула, но его глаза по-прежнему изучали меня.
Мое дыхание сбилось. Мне хотелось убежать от его мыслей, но я была слишком большой, чтобы спрятаться под столом.
— Твой отец говорит, что ты хорошо учишься.
Я ничего не ответила, а доктор Мюррей указал на два готовых тома, стоявших за его письменным столом.
— Ты можешь пользоваться этими томами в любое время, когда тебе нужно. Если ты не будешь к ним обращаться, значит, мы стараемся напрасно. Слова на другие буквы станут доступны в отдельных брошюрах, как только мы их напечатаем. Кроме того, — он снова посмотрел на меня, — ты должна просить отца помочь тебе искать слова в ячейках. У тебя есть вопросы?
— Что значит обращаться? — спросила я.
Доктор Мюррей улыбнулся и взглянул на папу.
— Давай вместе поищем значение этого слова, — предложил он.
Вместе с поздравительной открыткой Дитте прислала мне листок с одним словом, которое она сама назвала избыточным.
— Что значит избыточный? — спросила я у папы, когда он надел шляпу.
— Лишний, — ответил он, — то, что тебе не нужно.
На листке было написано слово на букву B: brown[11]. Простое и скучное слово, на мой взгляд. Не потерянное, не брошенное, а просто избыточное. Скорее всего, папа написал Дитте о том, что я украла листочек из Скриптория. Тетино слово я положила в карман.
В школе я целый день думала о нем. Мои пальцы то и дело касались листочка, и мне бы хотелось, чтобы оно было более значимым, но выбросить я его не могла. Дитте назвала его избыточным. Наверное, мне нужно добавить его в список требований к листочкам для сундука, который придумала Лиззи.
После обеда я пришла в Саннисайд и сразу отправилась в ее комнату. Лиззи там не было, но она разрешала мне приходить туда в любое время. Я вытащила сундук из-под кровати и подняла крышку.
Лиззи вошла в комнату как раз в тот миг, когда я доставала листочек из кармана.
— Это подарок Дитте, — сразу объяснила я, чтобы она не хмурилась. — Тетя прислала мне его ко дню рождения.
Хмуриться Лиззи перестала, но потом она что-то увидела, и ее лицо застыло. Она смотрела на кривые буквы на внутренней стороне крышки сундука. Я вспомнила, с какой злостью царапала их — слепой и эгоистичной. Когда я повернулась к Лиззи, по ее щеке текла слеза.
Я чувствовала, как у меня в груди надувался шар, сдавливая внутренние органы, нужные для того, чтобы дышать и говорить. «Прости, прости, прости», — хотелось мне закричать, но я не могла издать ни звука. Лиззи подошла к столику и взяла булавку.
— Почему? — спросила она.
Тишина. Я не нашла слова, которые имели бы смысл.
— Что тут хоть написано? — спросила она. В ее голосе смешались гнев и разочарование. Я надеялась, что гнев победит, что меня отругают за ужасный поступок и после бури наступит штиль.
— «Словарь потерянных слов», — пролепетала я, не отрывая глаз от гвоздя в половице.
— «Словарь украденных слов» больше подходит.
Я подняла голову. Лиззи смотрела на булавку так, как будто в ней было что-то, чего она раньше не замечала. Нижняя губа у нее дрожала, как у младенца перед плачем. Когда мы встретились глазами, ее лицо сникло. Такой же взгляд был у папы в тот день, когда он поймал меня с поличным. Такой взгляд, как будто она узнала обо мне что-то неприятное. Значит, победил не гнев, а разочарование.
— Это всего лишь слова, Эсме.
Лиззи подняла меня с пола и усадила на кровать рядом с собой. Я сидела как каменная.
— Эта фотография — все, что у меня осталось от матушки, — сказала Лиззи. — Она на ней не улыбается, и я думаю, что ее жизнь всегда была тяжелой, даже до того, как появились мы, ее дети. Но потом ты нашла булавку, — она покрутила ее, и разноцветные бусинки слились вместе. — Я почти ничего не знаю о маме, но это украшение помогает мне представлять ее счастливой и знать, что в ее жизни было что-то красивое.
Я подумала о фотографиях Лили, которые висели у нас по всему дому, об одежде, которая все еще хранилась в папином шкафу, о синих конвертах. Я вспомнила об истории, которую Дитте рассказывала мне каждый день рождения. Моя мама была словом, написанным тысячу раз, а мама Лиззи — словом, оставшемся всего лишь на двух листочках. И к одному из них я отнеслась как к избыточному.
Сундук так и стоял открытым, и я посмотрела на слова, нацарапанные на крышке. Потом взглянула на булавку. Несмотря на кривизну, она по-прежнему была изящной по сравнению с грубой ладонью Лиззи. Теперь и мне нужно было доказать свое существование.
— Я приведу ее в порядок, — пообещала я и протянула руку, надеясь выпрямить булавку одной силой воли. Лиззи отдала ее и стала наблюдать за моими стараниями.
— Годится, — сказала она, когда я наконец сдалась. — А кончик можно сделать острым с помощью точильного камня.
