Потерянные слова - [12]

На следующий день я чувствовала себя слишком уставшей, чтобы идти в школу, и папа взял меня с собой в Саннисайд. Все утро я провела под столом с чистыми листочками и цветными карандашами. Я написала свое имя разными цветами на десяти бумажках.

Поздно вечером я открыла полированный ящик и вложила свои листочки между белыми и синими конвертами. Теперь мы все втроем были вместе. Теперь я ничего не пропущу.

* * *

Сундук под кроватью Лиззи стал тяжелеть от писем и слов.

— Ни ракушек, ни камушков, ничего красивого, — сказала как-то Лиззи, когда я открыла сундук. — Эссимей, зачем ты собираешь все эти бумажки?

— Я собираю не бумажки, Лиззи, а слова.

— Но что такого важного в этих словах?

Я и сама точно не знала. Я больше чувствовала, чем понимала. Одни слова напоминали птенцов, выпавших из гнезда. Другие были похожи на ключ к разгадке: я чувствовала, что они важны, но не понимала почему. С письмами Дитте то же самое — они казались частями головоломки, которые однажды сложатся вместе и объяснят что-то такое, что папа объяснить не в силах, а Лили смогла бы.

Я не знала, как рассказать об этом, поэтому спросила:

— Для чего ты вышиваешь, Лиззи?

Она долго молчала: складывала чистое белье и меняла простыню на кровати.

Не дождавшись ответа, я продолжила читать письмо Дитте к папе. «Ты уже думал о том, что будешь делать, когда Эсме вырастет из школы Святого Варнавы?» Я тут же представила, как моя голова торчит из дымохода, а руки и ноги — из окон с разных сторон.

— Мне нравится, когда мои руки заняты, — сказала Лиззи, а я уже и забыла, о чем ее спрашивала. — И чтобы чувствовать, что я существую.

— Какая глупость. Конечно, ты существуешь.

Лиззи перестала застилать постель и посмотрела на меня так серьезно, что я отложила письмо Дитте.

— Я убираю, помогаю готовить, разжигаю камин. Все, что я делаю, съедается, сжигается или пачкается — в конце дня не остается и следа от того, что я делала.

Лиззи опустилась на колени и погладила вышивку на моей юбке, которая скрывала заштопанную дырку. Я порвала ее в кустах ежевики, а Лиззи ее зашила.

— Моя вышивка всегда будет здесь, — сказала она. — Когда я смотрю на нее, я чувствую, что я… В общем, я забыла это слово. Ну, что я буду здесь всегда.

— Вечная, — подсказала я. — А в остальное время что ты чувствуешь?

— Чувствую себя одуванчиком перед тем, как подует ветер.

Август 1893

Летом в Скриптории всегда было тихо. «Жизнь — это не только слова», — сказал однажды папа, когда я спросила, куда все разъехались, но мне показалось, что он пошутил. Иногда мы ездили в Шотландию к моей тете, но всегда приезжали обратно в Саннисайд раньше остальных. Мне нравилось сидеть под столом и дожидаться возвращения каждой пары туфель. Когда в Скрипторий заходил доктор Мюррей, он спрашивал у папы, не забыл ли он меня дома, и папа всегда притворялся, что забыл. Тогда доктор Мюррей заглядывал под стол и подмигивал мне.

В конце того лета, когда мне исполнилось одиннадцать, ноги мистера Митчелла под столом не появились, а доктор Мюррей стал молчаливым. Мне хотелось увидеть, как нога в зеленом носке ляжет поверх ноги в голубом носке, но место мистера Митчелла пустовало. Другие ноги приуныли. Туфли мистера Свитмена по-прежнему притоптывали, но уже не так ритмично.

— Когда вернется мистер Митчелл? — спросила я папу, но тот долго не отвечал.

— Он упал во время подъема на вершину горы и уже никогда не вернется.

Я вспомнила о его разноцветных носках и карандашах, которые он мне подарил. Я рисовала ими до тех пор, пока от них ничего не осталось, и закончились они уже давно. В моем мире под столом теперь было меньше уюта.

В начале следующего года оказалось, что и сортировочный стол тоже стал маленьким. Как-то раз после обеда я выползала из-под него и больно ударилась головой.

— Ты только посмотри на свое платье! — воскликнула Лиззи, забирая меня на вечерний чай. Моя одежда была в пятнах и пыли. Лиззи отряхивала ее как могла. — Негоже леди ползать по Скрипторию, Эссимей. Я не понимаю, почему твой отец тебе это позволяет!

— Потому что я не леди, — ответила я.

— Но и не кошка.

Вернувшись в Скрипторий, я обошла его вокруг, провела обожженными пальцами по полкам и книгам, и на их кончиках собрались комочки пыли. «Я совсем не прочь быть кошкой», — подумала я.

Мистер Свитмен подмигнул мне, когда я проходила мимо, а мистер Мейлинг спросил:

— Kiel vi fartas[8], Эсме?

— Все хорошо, спасибо, мистер Мейлинг.

Он посмотрел на меня, вскинув брови.

— А как это сказать на эсперанто?

Я задумалась.

— Mi fartas bone, dankon.

Мистер Мейлинг кивнул и улыбнулся:

— Bona.

Мистер Крейн тяжело вздохнул, намекая всем, что я неисправима.

Я собиралась залезть под стол, но передумала. Это было взрослое решение, но мне стало досадно, что не я сама приняла его. Найдя проем между двумя книжными шкафами, я протиснулась в него, встревожив пыль, паутину и два заброшенных листочка.

Они валялись под шкафом справа от меня. Я подняла сначала один, потом второй. Слова на букву C — значит, недавно потерялись. Я спрятала их и посмотрела в сторону сортировочного стола. Ближе всех ко мне сидел мистер Крейн, и под его стулом лежало еще одно слово. Неужели ему все безразлично?