Потерянные сердца - [20]

– Вы не слишком-то хорошо обо мне думаете, не так ли, Джон Лоури? – спрашивает Наоми, прерывая мои воспоминания.

– Я о вас вообще не думаю, миссис Колдуэлл, – вру я, с нажимом повторяя эту фамилию, чтобы напомнить о ней нам обоим. Мне не нравится, когда она называет меня Джоном Лоури в таком же тоне, как Дженни. Я злюсь на нее, хотя у меня и нет на это никаких оснований. – Опыт подсказывает мне, что женщинам нельзя доверять.

– А мне он подсказывает, что мужчины на самом деле просто перепуганные мальчишки. Господь дал вам сильное тело, чтобы уравновесить вашу внутреннюю бесхребетность.

– Я вас не боюсь, – продолжаю врать я.

– Еще как боитесь, Джон Лоури.

– Уходи, девочка. Я не дурак, не на того напала.

– Я кто угодно, но уж точно не девочка, и с дураками я дружбу не вожу.

Я вспоминаю женщину, которая хотела, чтобы я поцеловал ее, а потом закричала, когда я выполнил ее желание. Интересно, попытается ли Наоми сбежать и устроить сцену, если я ее поцелую?

– Что за игры вы здесь устроили, миссис Колдуэлл? – вздыхаю я.

Она пристально смотрит на меня, моргает раз, потом другой. Изгиб ее длинных ресниц так и манит. У нее такое тонкое запястье, что мои пальцы легко обхватывают ее руку. Я тяну ее на себя. Наоми приподнимает подбородок. Ее ноздри раздуваются, как у лошади, почуявшей опасность, но она охотно подается мне навстречу. Ее дыхание щекочет мне лицо. Когда мои губы приближаются к ее губам, я готов раскрошить ее хрупкие кости своей железной хваткой. Я решаю, что буду груб. Жесток. Тогда она убежит в слезах и оставит меня в покое. Или ее отец придет ко мне с ружьем и потребует, чтобы я убирался отсюда. Ну и ладно. Я устал от медлительности каравана и сам могу добраться до Форт-Кирни вдвое быстрее. Мне же лучше, если я отделаюсь от каравана и заодно преподам Наоми Колдуэлл урок, который ей следовало усвоить уже давно. Но в последний момент я не нахожу в себе сил сделать это. Я не могу быть с ней грубым и не могу ее поцеловать. Я уклоняюсь от ее губ, хотя она уже тянется ко мне. Вместо страсти и гнева ей достается легкий и нежный поцелуй в лоб. Так ребенок мог бы поцеловать мать. Она отстраняется и выжидающе смотрит на меня.

– Я рассчитывала совсем не на такой поцелуй, – объявляет она.

– Неужели?

– Да, – серьезно отвечает она, потом делает глубокий вдох, и следующие слова вырываются у нее торопливо и нервно: – Я хочу, чтобы вы поцеловали меня так, будто думали об этом с нашей первой встречи.

Я смеюсь над ее красивыми словами, чтобы не дать себе прочувствовать их. Она сглатывает. Ей неловко. Я смутил ее. Пальцы сжимают подол платья, подбирают его, как будто она вот-вот сбежит. Вот и славно. Ей так будет лучше.

И все же я снова тянусь к ней. На этот раз не остается ни нежности, ни скромности. Я с силой вжимаю свои губы в ее, но Наоми не отстраняется и не пытается меня оттолкнуть. Она запускает пальцы мне в волосы – шляпа уже упала с моей головы – и тянет так сильно, что я невольно щелкаю зубами и выгибаю спину. Мои ладони скользят по ее хрупким, изящным ребрам. Я обхватываю ее и приподнимаю, прижимая к себе. Несколько секунд я слепо, смело целую ее, проникая в рот и облизывая губы, чтобы проучить нас обоих. Но она мягче, чем я ожидал: нежные губы и кожа, плавные изгибы тела, тихие вздохи. И она такая милая. Это поражает меня, и я отталкиваю ее, стыдясь своего поступка. Наоми спотыкается, пытается схватиться за мою руку, но я слишком далеко. Она падает на колени, уткнувшись ладонями в землю. Я бормочу длинное ругательство, за которое Дженни отвесила бы мне пощечину. Отец постоянно говорит это слово, но даже он постыдился бы произнести такое в присутствии женщины. Я подаюсь вперед, чтобы помочь ей подняться, но Наоми ловко встает сама, не обращая внимания на мою протянутую руку. Ладно. Мне и впрямь лучше к ней не прикасаться. У меня дрожат руки, да и ноги едва держат. Я провожу тыльной стороной руки по губам, стирая с них поцелуй. Она отряхивает ладони и юбку. Даже в темноте видно, что ее губы покраснели. Я слишком крепко ее поцеловал, и мне отчаянно хочется повторить. Наоми не смотрит мне в глаза, и я уже уверен, что мой план сработал. Она на меня разозлилась. Вот и славно. Так лучше всего. Но сердце у меня в груди колотится, переполненное стремлением искупить вину.

– Я знаю, почему вы так грубы со мной.

Ее голос звучит ласково, и я снова сбит с толку.

– И почему? – выдыхаю я.

– Вы считаете, что мы слишком разные.

– Спокойной ночи, миссис Колдуэлл, – говорю я, намекая, что пора проститься.

Мне нужно, чтобы она ушла. Осталась. Простила меня. Забыла меня.

– Андерсоны родом из Норвегии. Мак-Нили – ирландцы. Йоханн Грубер из Германии. Вы наполовину индеец, а я вдова. – Она пожимает плечами. – Мы все нужны друг другу. И все можем мирно жить бок о бок, разве не так? Для этого не обязательно быть одинаковыми.

– Некоторые культуры не могут сосуществовать. Это все равно что жить на суше с ластами вместо ног, – шепотом отвечаю я.

Наоми бормочет что-то едва слышно. Мне приходится наклониться поближе.

– Что? – переспрашиваю я.

– Так будьте черепахой, – повторяет она, отчетливо произнося каждое слово.