Потерянные цветы Элис Харт - [41]
Пока Элис потягивала свой напиток, она бросала взгляды на лица. Большую часть времени Цветы были жизнерадостными и трудолюбивыми. Но сейчас, в ожидании сумерек, на веранде что-то изменилось. Все стали молчаливы. Когда солнце село, все истории, которые Цветы прожили, одарили любовью и оставили позади, столпились вокруг них. Женщины ссутулились. Некоторые из них плакали. Они принялись утешать друг друга. А Джун сидела в середине, со спокойным лицом и прямой спиной.
Элис поняла, что не слишком отличается от любой из Цветов – даже Джун. Всем иногда бывает нужно молчание. В этом-то и была магия Торнфилда: здесь был способ сказать то, что ты не в силах был произнести вслух. И Элис по-своему начала понимать силу языка цветов. С того дня, как она побывала у реки, каждый вечер после ужина она, поднявшись в свою комнату, находила новый цветок в своих нежно-голубых ботинках у изножья кровати.
Джун сидела на задней веранде, сдувая пар с чашки крепкого черного кофе, и смотрела, как встает солнце за цветочной фермой. Утро было схвачено легкой изморозью – первым признаком зимы. Джун достала фляжку из кармана и подлила из нее немного себе в чашку. Прижала краешек чашки к губам и стала отхлебывать маленькими глотками, чтобы не остывало.
Пока цветочные поля впитывали свет, Джун подумалось, что точно так же она могла наблюдать рассвет в любой другой день, когда Торнфилд был в цвету. Это мог быть день восемьдесят лет назад. Рут Стоун запросто могла выйти из-за угла, из мастерской, омываемая со спины бронзовым светом восхода, руки в карманах, а глаза еще не полны печали.
Джун покончила с кофе, взяла садовые перчатки и запихнула их в карман куртки. Она вышла в утро, которое набирало цвет, и двинулась через поля к теплицам, выстроенным ее матерью. Иногда ей так хотелось поговорить с мамой еще хотя бы раз, что, казалось, от слишком глубокого вдоха она может разлететься на кусочки. Мысль о том, что Элис так же страдает из-за Агнес, мучила Джун. Склонность истории повторяться была просто-напросто жестокой.
Воздух в теплицах загустел, насыщенный обещаниями новых начинаний. На мгновение Джун закрыла глаза. Они проводили здесь вместе долгие часы, собирая пригоршнями стремления человеческих сердец в виде ростков и семян, а мать тем временем рассказывала ей истории о Торнфилде. Будь внимательна, Джуни, – говорила Уоттл Стоун, – это дары Рут. Так мы выжили.
В детстве воображение Джун захватывали истории о ее бабушке. Порой она проводила у реки несколько часов кряду, поглаживая то место на стволе гигантского эвкалипта, где было вырезано имя Рут и рядом – имя Джейкоба Уайлда.
Когда Рут Стоун только появилась в городе, слухов о ней было в избытке. Кто-то говорил, что она родилась у женщины, плывшей в Австралию на последнем корабле с заключенными. Другие уверяли, что она была потомком ведьмы с Пендл-Хилл, которой удалось обмануть судьбу. По некоторым сведениям, из собственности у нее имелась лишь маленькая записная книжка, испещренная словами на странном наречии. Некоторые заявляли, что это книга заклинаний. Другие клялись, что видели ее содержимое. «Она полна цветов», – говорили они. Единственное, на чем все безоговорочно сходились, – было то, что Мадам Бомонт, хозяйка придорожного борделя в соседнем городе, обменяла Рут Стоун на последних молочных коров в Торнфилде – захудалой ферме на окраине города. Хозяин-затворник Уэйд Торнтон беспомощно смотрел, как его ферма превращалась в пыль во время самой сильной засухи в истории. Он тоже получил свою порцию слухов, с которыми был вынужден бороться. Уэйд Торнтон был известен тем, что пытался утопить своих демонов в вине; однако с тех пор, как появилась Рут Стоун, любимым способом изгнания нечистой силы для него стало ее тело.
У Рут не заняло много времени вычислить, когда сбежать из дома. После того, как Уэйд доел кашу, которую Рут кое-как удалось состряпать к ужину, она выскользнула за поленьями для растопки прежде, чем он осушил четвертый стакан, и побежала к реке, которую засуха превратила в жалкую струйку. Там Рут нашла место, где она могла спрятаться и подождать, пока Уэйд не напьется до беспамятства. Рут села у подножия гигантского эвкалипта и позволила себе разразиться слезами и песней. Книги и пение были тем, что поддерживало ее волю. Она пела об историях, которые рассказывала ей мать, – о цветах, которые могли то, что было неподвластно словам. Так случилось, что она пела под гигантским эвкалиптом как раз в ту ночь, когда безработный гуртовщик, в карманах у которого не было ничего, кроме семян, забрел к высохшему руслу реки, зачарованный, словно песня привела его туда. При виде Рут, поющей и плачущей в лунном свете, он, говорят, молча склонился перед ней и посадил семена у ее ног в земле меж корней эвкалипта. Из той ночи, орошенной слезами Рут, выросли целые заросли ванильных лилий и столь же буйный роман между Рут и Джейкобом.
