Потерял слепой дуду - [8]

Перемена была еще и в том, что как-то странно стали умирать люди. То есть они и раньше делали это, и не только по причине болезни и старости – бывало, тонули по пьянке, от печки угорали, под машины попадали, грибами травились, уксус пили, вешались. Но почти каждая такая смерть стояла особняком, имела свою историю, иногда более сильную, чем любое кино. А теперь казалось многим, что смерть утратила причину. Уехал парень в город – и нет его, пропал с концами. Другой сам себе сделал укол какого-то подогретого бензина и околел вмиг. В августе на полевом стане пятеро механизаторов выпили в обед по стаканчику из цветастой иностранной бутылки – так всех пятерых разом и вынесли на кладбище.

Когда услышала об этом Валентина, под сердцем у нее заныло, показалось ей, что непременно среди этих нелепых покойников должен быть ее старший сын. Но Шурки, к счастью, там не оказалось – в то время он опробовал новую жену, в поселке где-то на подступах к городу.

Успокоившись, Валентина подумала: может, вовсе и не по Шурке была эта боль.

* * *

А потом валунами попадали на нее перемены.

Как-то вечером Шурик переступил порог, громко, по-солдатски топнув, направил руку во внутренний карман куртки, извлек оттуда небольшой прямоугольник зеленой пластмассы и гаркнул:

– Пдопуск!

– Чево?

– Пдопуск. На!

Четверть прямоугольника занимала фотография Шурика, напыженного, вытянувшего губы вперед. На край белой рубахи легла печать, а в сторонке было обозначено, что предъявитель сего есть работник цеха покраски кузовов на великом нашем автозаводе. Дочитав все слова, которые были даже на печати, и увидев, что слов больше нет, Валентина заплакала:

– Как же тебя туда взяли?

– Сам!

Шурик поел, приказал разбудить себя не в шесть, а в пять. Несколько дней ходила бабушка ошалевшая от почти забытого, немного боязного счастья видеть, как дитё перерастает в работника.

Для чего это было надо ему, всегда сидевшему, где посадят, игравшему, где оставят, открылось через две недели. Так же вечером переступил Шурик порог, но без прежней бодрости, сел, не разуваясь, на табурет у вешалки и сказал:

– Баба, в годод надо… В годод! Тебе!

– Зачем?

Шурик внезапно запунцовел, руки его, крупные, широкие, с длинными пальцами, такие, как весь он, дрогнули, подпрыгнули с колен, что-то шумно сказали в воздухе, опомнились и упали.

– Натворил чево? – не веря себе, спросила бабушка.

Шурик замотал головой.

– А чево ж? – улыбнулась она облегченно. – Жениться, что ль, надумал?

Благодарным собачьим взглядом глянул на нее внук – трудные слова бабушка проговорила сама, хоть и в шутку. Оставалось ему только набрать воздуха побольше и выдохнуть:

– Да!

* * *

Звали ее Ирочка. Происходила она из интернатовских, не слышала почти ничего, поэтому могла говорить только со своими, такими же.

И еще с родителями.

Ее родители, здоровые добротные люди с добротным жильем в новостройке, узнав о болезни единственного ребенка, подняли свой крест и несли его так высоко, что миру следовало устыдиться своих забот. Ребенку они отдавали все. Мама Ирочки, бухгалтер по диплому, выучила язык немых и владела им виртуозно. Папа – значительно хуже, но все понимал.

Ирочка нравилась Шурику еще в ранних классах, но до чего-то более серьезного у него не дошло, да и как могло дойти, когда была на свете девочка Светка…

Зато сам Шурик нравился Ирочкиным родителям, особенно матери, потому что всегда был отдельно от прочих, учился хорошо, а главное, с возрастом все больше походил на их дочь – такую же рослую, широкую, мягкую. Маму не тревожило, что Шурик деревенский, к тому же сирота: детей, которых одевают с таким тщанием, заметным только самозабвенной матери, она не считала сиротами.

Свой крест она приняла как пожизненный и хотела одного – чтобы дочери нравился ее избранник, чтобы ей было хорошо с ним, тихо, спокойно, стабильно. Ни о каком расчете она не думала – какие могут быть расчеты у инвалидов? Не надо мечтать – надо выбрать лучшее из возможного, вот и вся мудрость.

Она спрашивала Ирочку:

– Тебе нравится Саша Шпигулин?

– Да, – отвечала Ирочка так, будто это был не вопрос, а слова, всего лишь требующие подтверждения, и прибавляла уже от себя: – Он хороший.

В течение трех лет вопрос этот повторялся трижды – ответ был тот же, и мама решила, что подошло время поработать в другом направлении.

Приближалась пятая годовщина окончания интерната, намечалось торжество, и мама Ирочки напросилась в организаторы, пригласила всех, кого отыскала, а Шурика нашла в первую очередь.

За столом сказала ему, что скоро, меньше чем через месяц, у Ирочки день рождения и уж кого, а его она будет рада видеть больше всех.

Потом «по пути» несколько раз заглядывала к нему в табуреточную мастерскую, хвалила, Шурик рдел от смущения, и однажды заказала ему комплект для кухни, «на четыре посадочных места». Порывалась заплатить сразу, но Шурик денег не взял, ни сразу, ни после, хотя зарплаты не видел уже несколько месяцев. Привыкший соответствовать похвалам, он все сделал как можно лучше, выжег по трафарету цветы на сиденьях, покрыл изделие лаком, и, когда мама, принимая заказ, увидела эти цветы, она сделала следующий шаг: