Потерял слепой дуду - [17]

Половину денег, ради порядка, отдал Шурке.

* * *

Старшего брата Константин воспринимал всерьез разве что в детстве, а потом, после службы и женитьбы, Шурка выпал из его жизни.

В свои пятьдесят пять, несмотря на многолетнюю любовь к выпивке, был Шурка, в противоположность монументальному брату, жилистый, подвижный, говорливый и рукастый – за что и привечали его одинокие.

Последняя из них и сотворила чудо – Шурка бросил пить. Совсем. Свозила его одинокая в город, в специальную клинику, и вернулся он в сельскую местность хоть и слегка пришибленный страхом верной мучительной смерти, которую ему посулили врачи в случае нарушения обета, но зато злой до великих жизненных перемен.

Как его уговорила эта женщина на такой поступок, осталось тайной.

А была та одинокая дачницей, купившей к пенсии хороший дом и оставившей квартиру дочери для налаживания личной жизни.

До пенсии работала она в какой-то районной прокуратуре и была совсем не похожа на местных женщин, хотя бы потому, что, узнав отчества Александра и Константина Сергеевичей, с ходу назвала братьев «Пушкин и Станиславский» – здешние до такого не додумались бы. Говорила и улыбалась она всегда обдуманно и вообще вид имела серьезный, лицо полное, гладкое, с будто нарисованными глазами и губами.

Про земельный клин Шурка узнал под самый закат своей нетрезвой жизни. Деньги на него просто упали из братниных рук, но подобрала их та разумная женщина, потратила часть на преображение гражданского мужа, а потом начала наступление на него, убийственно протрезвевшего, говорила тихо и мягко, что ту земельную долю бросил ему «Станиславский», чтобы не подступался Шурка ни к дому, ни к саду, что выплюнет его брат, как оглодыш.

Юрист с двадцатипятилетним стажем, она сама составила нужные документы, послала Шурку на разведывательные родственные переговоры с братом. И Шурка говорил все, как научили его: что если уж мама промямлила с завещанием, то надо все обставить честь по чести, закрепить по закону его долю, которая, впрочем, пока его не интересует, поскольку занят он совсем другими делами, а с документами, раз уж Коське совсем некогда, он сам решит дело, поскольку есть у него «знакомый юридический работник».

То ли так отвык Константин от брата, то ли ошарашил его новый пиджак Шурки и совсем уж непривычный запах одеколона, странная речь, незнакомые слова, ломавшиеся на его языке, неподвижный взгляд… А может, от вечных своих забот и величия планов – непонятно почему пошел Константин против своей обстоятельной натуры: он подписал документы, почти не глядя.

Следовало из документов, что Шурке отходит изба, а ему – новая монументальная пристройка.

Через несколько дней Шурка с новой супругой приехали как бы погостить, разместились в материной избе. Вечером, когда пили чай, женщина сказала, что согласно буквам и цифрам, обозначающим такой-то закон и статью, пристройка является всего лишь частью дома, а это значит, что Константину не принадлежит ничего.

Женщина с нарисованным лицом, любительница чуждого здешним краям бадминтона, вцепилась в дом зубами.

Неделю Константин не мог очнуться от чудовищной своей ошибки, обрушившей его неизменную спокойную уверенность в самом себе.

Он – неслыханное дело – напился, на всю улицу поругался с братом, выбрасывая на людской суд всю подноготную обмана, а Шурка отвечал только громкими беспредметными матюками. Женщина та стояла в сторонке и молчала…

Заговорила она позже, когда, очнувшись от оцепенения, Коська подал в суд. С повесткой в руке она постучалась к нему, поздоровалась и так же мягко, тихо начала перечислять фамилии судей, прокуроров, следователей и прочих замечательных людей, с которыми свела ее добрая судьба за четвертьвековую юридическую практику. Какие-то фамилии Константин услышал – громыхнул дверью перед ее лицом.

* * *

Бабушка умерла, а жизнь у Шурика только начала разворачиваться, и жизнь погасила смерть. Горе его, сильное, детское, догорело в несколько дней.

Они сняли с Диной комнатку в частном секторе, с умывальником, маленькой кухней, горбатым диваном и квартирной хозяйкой за тонкой стеной. Переехать она предложила сама, жалея мать, а избранник ее видел причину переезда в том, что Дине захотелось быть подальше от ребят в гараже – это также было правдой…

Шурик совсем забыл о них. Но они сами о себе напомнили.

Миша и Сережа, костлявые и неразлучные, как рога у рогатки, явились в солнечный осенний выходной с тортом и бутылкой коньяка. Они радовались шумно, сказали, что узнали адрес у матери Дины и еле нашли нужный дом, – Дина уделила каждому поцелуй в щеку. И Шурик слегка приподнялся над землей, впервые ощутив себя хозяином.

Сидели они на кухне, пили чай и коньяк из тех же чашек, говорили о чем-то неважном и приятном, а потом Миша вытащил из кармана пачку сигарет и положил на край стола.

– На улицу, – с несерьезной строгостью приказала Дина – никогда она не ругалась на курящих, но решила, что в этом – почти ее – доме курить никто не будет.

Вышли они втроем, молча пускали дым в теплое небо. Миша первым бросил окурок и заговорил:

– Плохо тут у вас. Мебель чья?

– Хозяйки.