Потаенная любовь Шукшина - [51]

- Вот, продаем старинный сундук. Принадлежал, говорят, самому князю Пожарскому. Но неблагодарные потомки выбросили его на помойку.

Дело в том, что неподалеку от дома, где жил Василий Макарович, находилась древнерусская церковь. Бытовало предание, что в ней якобы скрывался некогда раненый Пожарский во время Смутного времени. Имя всенародно признанного героя подействовало магически:

- Почем?

- Тут есть одна закавыка. Со древних времен действует признанный закон - "веселие на Руси есть питие".

- Короче! Почем?

"Покупатели" были настроены решительно, "продавцы" не менее... юмористически.

В конце концов "покупатели" выставили батарею бутылок "Варны".

При этом постарались и те из завсегдатаев свибловского закоулка, кто уже узнал Шукшина и подыгрывал ему из любви, поклонения, а возможно, из любопытства.

Закончилось все тем, что Шукшин, предупрежденный кем-то из жильцов дома, что приближается "гроза" - Лидия Николаевна, быстро ретировался. "Свита" еще долго гужевалась вместе с "покупателями", трижды пропив и продав сундук, хором орали "сибирские песни", чтоб слышал в доме Василий Макарович, что он народом не забыт, и расползались, пугая округу, по домам глубокой ночью. А один, нагрузившись изрядно, ночевал, говорят, у этого самого оврага, свалившись в сундук. Другой же лишился под шумок не то ордена, не то медали. В такого рода случаях без потерь не бывает.

Но память в Свиблове осталась о "сундуке Пожарского", который продавал "сам Шукшин", и который хранится где-то у хороших людей, оценивших по достоинству оригинальную ситуацию, как память о князе Пожарском, спасшем Москву от ворогов, и о сибиряке Шукшине, который в русской столице проживал благодаря подвигу знаменитого пращура.

"Верить во что-то надо"

Помню наши шумные споры в комнате по проезду Русанова о вере, кодексе коммунистического строительства, вышедшем из Нагорной проповеди Христа, как говорит сейчас вождь современных коммунистов Геннадий Андреевич Зюганов. Но тогда коммунист обязан был быть атеистом. Шукшин же носил партбилет, без него продвижение по иерархической лестнице государственного управления и в творческих цехах страны было невозможно. И Василий Макарович глубокомысленно молчал, вглядываясь в наши молодые, дерзкие лица, вслушиваясь внимательно в максималистские нотки наших речей! А я привела в этом хаосе разрушительного и положительного, опять же по тем временам, вопиющий пример.

В одной деревне сторож молоканки, видевший, как взрывали церкви, прошедший гражданскую и Отечественную войны, веривший в социализм, а потом в царствие коммунизма, старик, допетривший своим умом, что на земле ему ничего не светит, поскольку как жил он в избе-развалюхе, так до сих пор и живет, и пенсия у него маленькая - кот наплакал, и старуха прежде времени от трудов непосильных умерла, и дети убежали в город, забыли престарелого отца, вот он по ночам и начал молиться на звезды.

- Ты чего это, дед, спятил, что ли? - спросил председатель колхоза, заставший сторожа в ночной обход по деревне за этим занятием на крыльце молоканки.

- Так верить-то во что-то надо, иначе свихнешься с разума! - ответил глубокомысленно старик и вновь начал бить поклоны небу.

Шукшин внимательно выслушал тогда этот пример, даже повторил, как бы запоминая, фразу сторожа:

- Да, верить-то во что-то надо.

Почему-то мне хочется надеяться, что рассказ Шукшина "Верую!" отголосок на эту мою народную притчу, переплавленный в особую художественную форму писательским мастерством Василия Макаровича.

Герой рассказа "Верую!" Максим Яриков, сорокалетний, уважающий труд мужчина, не умея разобраться, что с ним происходит, в какой-то момент споткнувшийся о самого себя. Заболела его душа. Начал он подозрительно вглядываться в лица людей, "у которых души нету. Или она поганая".

Узнав, что к Лапшиным приехал поп, отправился Яриков прямиком туда, выяснять: "у верующих душа болит или нет?"

Вольная трактовка священнослужителем богословской темы, и подспудно, рядом, линия автора, который видит Бога в самой жизни, и душевная маета Максима Ярикова выливаются в яркое, самобытное народное действо. Священник же, внеся оптимистическую ноту в созданную автором ситуацию, подводит нас к социально значимому завершению:

-...Душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печи не стащить с равновесием-то душевным. Повторяй за мной: верую!

В наброске же этого рассказа у Шукшина можно прочесть еще вот такие строки: "Взвыл человек от тоски и безверья", что, по-моему, ключ к расшифровке сюжета.

Возможно, взвыл и сам автор на волне "оттепели", потому что начала прозревать его душа и многое в ней переосмысливалось заново - и реабилитированный в 1956 году отец, от которого власть имущих в свое время сына заставила отречься, и город, который выбивал из него деревенские нравственные опоры, и женщина любимая, которую он предал во имя "авиации", "механизации", "научной революции" и т. д., и мать, которая жила одиноко вдали от него, а он метался по столице и по заграницам, отстаивая свою судьбу и утверждая талант.

Этот рассказ многозначителен, как бы связующая нить с кинофильмом "Калина красная".