Посвящение в Мастера - [26]

— Нет вроде. Когда шли сюда, была еще.

— Да вон стоит! — крикнул на миг прильнувший к окну Саня.

— Тогда отправь гончара с тем сумасшедшим стариком. Пускай им мозги в психушке вправляют! А не вправят, ну и х… с ними!..

Уходя, Ходасевич робко попросил разрешения забрать с собой половинки глиняной дубинки. Следователь в ответ лишь презрительно сплюнул на пол.

Новехонький микроавтобус «мазда», на желтом борту которого красиво было выведено:

«Городской психиатрический диспансер» — уже отъезжал. Андреич успел тормознуть машину и даже отвесить Ходасевичу тумака: «П-пшел, придурок! Залепи своей глиной задницу! Будет тебе вместо второго х..!» Но Вадька не оценил по достоинству вполне креативный совет милиционера, потому как в салоне «мазды» он вдруг увидел… Василия Ивановича. Голова Сахно была перемотана окровавленным бинтом, взгляд бездумный, блуждающий, а из расстегнутой ширинки торчал ярко-алый лоскут.

— Василий Иванович, как вы? — не зная, что сказать, спросил Ходасевич.

— Дионис был сурком! Дионис был сурком! — вдруг повторил дважды Сахно и залился жидким, идиотским смехом. «Сурком — это еще мягко сказано, — вздохнул Ходасевич. — Хотя… Вот из меня Катарина точно сумасшедшего сурка сделала. А могла бы и петуха!» Вадька вспомнил глиняный фаллос Диониса.

Ходасевич вдруг ощутил резкое беспокойство. Сначала не мог понять, в чем дело, потом поймал себя на мысли, что его раздражают окровавленные бинты на Сахно. Глаза Ходасевича загорелись, как у хищника при виде сырого мяса, и он, даже не стараясь превозмочь животного желания, потянулся к голове старого чиновника. На секунду бросил взгляд на Андреича — милиционер, сидя справа от водителя, с жаром что-то ему доказывал… Потом Вадька как дернет за конец повязки! «У-у!!» — взвыл по-собачьи Сахно. «Ты что, и вправду спятил?! — рявкнул на Вадьку Андреич. — Прочь от старика! А то вмиг шею сверну!» — «Да я только повязку хотел поправить», — стал оправдываться Ходасевич, незаметно прикладывая руку к свежему пятну крови, расплывшемуся на сахновском бинте. «Ты что, не понял?! Убери руки, я сказал!» — снова рявкнул Андреич и, привстав, попытался оттолкнуть Ходасевича, но не дотянулся. — «Нет, надо точно главврачу приказать, чтоб он из тебя психа конченного сделал!..»

Оставшийся километр до диспансера Василий Иванович тихонько подвывал. Ходасевич, украдкой обтерев руку, испачканную в крови, о большую часть дубинки, тупо разминал налившуюся новой упругостью глину… «Нет, только не это!» — Ходасевич, с трудом отделавшись от злого наваждения, убрал руки от окровавленного бинта. Сахно мирно посапывал, прижавшись щекой к стеклу. На оконной занавеске темным пятном расплылись его слюни, вытекшие из полуоткрытого рта. Через пять минут «мазда» подъехала к невысоким зеленым воротам в решетчатом заборе, которым было огорожено здание психиатрического диспансера.

13

— …В весенний день матриархата спешим на рынок за цветами, духами, бусами, чулками!.. Спешим — от мужа и до брата! Что в самом деле нас толкает на столь отважное решенье вам угождать без промедленья, пока день этот не растает?.. Чего лукавить? Вы прекрасны, когда вас холят и лелеют, когда вас любят и не смеют вас озаботить понапрасну! Но… но нам не справиться с мгновеньем, проходит день матриархата — в календаре — «восьмое марта», — и тает наше вдохновенье… — мужчина лет тридцати-тридцати пяти, одетый в белую в светло-зеленую полоску рубаху навыпуск и такие же больничные шаровары, сидя на письменном столе с заметно поцарапанной крышкой, вдохновенно читал стихи крошечной медсестре с восточным типом лица. Девушка была столь по-дюймовочьи мала, что ей пришлось подложить под свою миниатюрную попку пару подушек, и все равно ее кукольный подбородок едва-едва возвышался над крышкой стола. Но девушка не выглядела карликом — просто она была не по-земному миниатюрна.

— Больной «восемнадцать дробь три», это ваши стихи? — спросила медсестра, не отрываясь от заполнения каких-то формуляров.

— Нет, это Пушкин написал, — ответил больной — на правом плече его полосатой рубахи черной краской был напечатан номер «18/3».

— Пушкин? — недоверчиво переспросила миниатюрная медсестра, глянув на больного блестящими черными, как мушки, глазками.

— Но, естественно, не Александр Сергеич. Я же в здравом уме, Вансуан! — больной рассмеялся. — Это другой Пушкин — Василий Иваныч.

— А-а… — мило улыбнулась Вансуан. Больной вдруг подхватил ее с подушек, посадил на плечо и, повторяя стихи: «В весенний день матриархата спешим на рынок за цветами…» — весело закружил по комнате дежурной медсестры. Вансуан от удовольствия завизжала и быстро-быстро застучала больному по голове крошечными кулачками.

— Псих, ты же уронишь меня!

Больной остановился перед небольшим зеркалом, висевшим слева от двери в комнату. С зеркала на него глядели странные мужчина и женщина. Он — со сверкающими голубыми глазами, вдохновленный какой-то мыслью, она — с раскрасневшимся, румяным счастливым лицом.

— Не уроню. Я сильный, Вансуан. Знаешь, раньше я никак не мог представить, как выглядит ангел. Теперь знаю: ангел — это ты, Вансуан!