Посвящение в Мастера - [23]

Ходасевич, перебрасывая из руки в руку глиняный мячик, вернулся к гончарному кругу. Недолго смотрел на него, потом решился. Ожил круг. Из-под Вадькиных пальцев выходило что-то замысловатое, случайное, порождение скорее боли, чем вдохновения. Но Ходасевич не успел придать новорожденному даже грубой формы. Раздался сильный удар, из стены, расположенной под прямым углом к тому месту, которое совсем недавно проломил Ходасевич, брызнули во все стороны куски фанеры, и в тот же миг, возникнув в центре фонтана осколков, в комнату упал человек. Он рухнул прямо на гончарный круг, погребя под своей физиономией нерожденное Вадькино искусство. Комья глины разлетелись из-под звучно шмякнувшей о круг головы незнакомца, некоторые угодили на Вадькин свитер и брюки. Ходасевич пришел в ярость — схватив мужчину за длинные волосы, несколько раз ударил лицом о гончарный круг. Незнакомец вздрогнул, попытался даже привстать, но уже в следующую секунду, после сильного удара о камень, подозрительно обмяк и уронил голову в глиняное месиво.

Вадька, скинув незнакомца на пол, осторожно перевернул его на спину и, глянув на его расквашенную физиономию, удивленно присвистнул: «Ох и ни хрена себе!» Ходасевич вдруг узнал в бедолаге мужчину, занимавшегося любовью за прозрачной стеной, на той же чертовой кровати, на которой до него трахался прилюдно сам Ходасевич. Вадька заметил в черных, перепачканных в глине и крови длинных волосах незнакомца (сейчас Ходасевич напрягал свою память, пытаясь вспомнить, где раньше встречал этого человека) снежный, точно седой, клок.

Тогда, сидя в импровизированном домашнем театре, Ходасевич наблюдал позор этого человека, сейчас был виновником его… Нет, только не это! Ходасевич в страхе попятился от убитого или лежащего без сознания человека, когда одна деталь привлекла его внимание настолько, что он, поборов страх, вновь приблизился к кругу и склонился над ним. Вадька не в силах был объяснить себе одну вещь, так поразившую его: часть светлой глины, залитой кровью незнакомца, вдруг потемнела. Отломив комочек изменившейся в цвете глины, Ходасевич попытался размять его — глина стала значительно жестче. «Прямо как та, из первого ящика… Кстати, когда я упал — я хорошо помню, — то обрызгал кровью тот ящик. Следовательно… Что из этого следует? — лихорадочно соображал Ходасевич. — Да пока ничего особенного. Ну, темнеет глина от попадания в нее крови, ну, меняются ее свойства — что из этого?»

Ходасевич все-таки сравнил глину из первого ящика и ту, что лежала на круге, — глины и в самом деле были очень похожи по цвету и жесткости. Но какой-то определенный вывод Вадька не спешил делать. В конце концов, никаких особых свойств он в темной глине так и не обнаружил.

11

Было четверть шестого вечера. Ходасевич посмотрел на время, уже когда выходил из странного дома. Удивительно, что, оказывается, у Вадьки были часы — в доме он совершенно о них позабыл. Выходя из сеней, Ходасевич не удержался и зацепил взглядом нацарапанную на стене духовную аксиому: «Я есьм Путь и Истина и Жизнь». Кажется, только сейчас Вадька начинал понимать ее смысл — сейчас, когда покидал обитель языческих богов и место жертвоприношений. «Путь от греха к греху — вот она, жизнь! — подумал Ходасевич. — Жизнь без греха — разве это жизнь? А истина, наверное, в раскаянии, а не в бескомпромиссном воздержании».

Такие умные мысли — вроде и не его, Ходасевича. Возле дома, среди крылатых мартовских сумерек, он увидел Катарину и беззлобно помахал ей. Девушка приветливо ответила ему, убирая в карман плаща сотовый телефон. Катарина подошла и сказала коротко: «Сейчас подъедет такси».

В машине Ходасевич вспомнил об Эросе, вынул его из куртки и поднес близко к глазам. Таксист, глянув в зеркало, предупредительно включил в салоне свет. Ходасевич увидел, что глина, из которой вылеплен лук Эроса, темного цвета.

— Ты хотел меня о чем-то спросить? — вдруг громко сказала Катарина. От неожиданности Вадька вздрогнул, но нашелся что ответить:

— В твоей компании время всегда содержательней. Может, оно не такое динамичное, длится дольше, чем обычное время, то есть время без тебя. Иногда даже кажется, что время твое слишком затянуто. Что в нем много фетиша. Потом это ощущение проходит и остается соль.

— Соль? — недоуменно переспросила Катарина.

— Да, соль. А как же без нее?

В избе под вывеской «Собака баска Вилли. Бар», как всегда, было сильно накурено, било в нос резким запахом потных надушенных тел. Ходасевич огляделся: новая, незнакомая ему тусовка с хмельной самозабвенностью играла в стриптиз с капустой. Неподалеку гораздо меньше народа метало цветные дротики в карту Сум, в очередной раз завоевывая кому-то город. Вадька всмотрелся: Тома среди возбужденных стрелков не было. «А жаль. Я бы с удовольствием съездил ему по харе!» Ходасевичу стало скучно. Он поискал взглядом Катарину — не видать нигде его неверной подружки! Покинула его, отправилась, видно, охмуривать новую жертву. «Интересно, сколько у нее в запасе керамических Эросов?»

Вдруг Ходасевич заметил Василия Ивановича. Старый чиновник, уронив голову в тарелку, кажется, с паштетом, полусидел-полулежал за стоящим в углу столиком. Сердце у Вадьки нехорошо закололо. Вообще-то, ему глубоко наплевать было на старого пердуна, но мало ли что… Ходасевич подошел ближе к столу — Сахно не подавал признаков жизни. Под стулом, на котором он сидел, расплывалась темная лужица. Вадька, тревожась, наклонился, взял безжизненную руку старика, но пульс искать не стал — из полуоткрытого рта Сахно в нос ударил смрад перегара. В тот же миг снизу раздался насмешливый женский голос: «Вася в жопу пьян!» Ходасевич заглянул под стол — сидя на корточках, там озорно писала Ника. Ходасевич плюнул в темную лужицу и, не оборачиваясь, выбежал из бара.