Посвящается вам - [4]

опасен силуэт твой с низким лбом.

Я счета не веду былым потерям,

но, пусть в своем возмездье и умерен,

я не прощаю, помня о былом.

1981

«Собрался к маме — умерла…»

* * *

Собрался к маме — умерла,

к отцу хотел — а он расстрелян,

и тенью черного орла горийского

весь мир застелен.

И, измаравшись в той тени,

нажравшись выкриков победных,

вот что хочу спросить у бедных,

пока еще бедны они:

собрался к маме — умерла,

к отцу подался — застрелили…

Так что ж спросить-то позабыли,

верша великие дела:

отец и мать нужны мне были?..

…В чем философия была?

1983

«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»

* * *

Не слишком-то изыскан вид за окнами,

пропитан гарью и гнилой водой.

Вот город, где отца моего кокнули.

Стрелок тогда был слишком молодой.

Он был обучен и собой доволен.

Над жертвою в сомненьях не кружил.

И если не убит был алкоголем,

то, стало быть, до старости дожил.

И вот теперь на отдыхе почетном

внучат лелеет и с женой в ладу.

Прогулки совершает шагом четким

и вывески читает на ходу.

То в парке, то на рынке, то в трамвае

как равноправный дышит за спиной.

И зла ему никто не поминает,

и даже не обходят стороной.

Иные времена, иные лица.

И он со всеми как навеки слит.

И у него в бумажнике — убийца

пригрелся и усами шевелит.

И, на тесемках пестрых повисая,

гитары чьи-то в полночи бренчат,

а он все смотрит, смотрит, не мигая,

на круглые затылочки внучат.

1966

Звездочет

Что в подзорные трубы я вижу,

поднимаясь на башню во мгле?

Почему так печально завишу

от чего-то былого во мне?

И, смотря с высоты виновато

на уснувшую пропасть Арбата,

отчего так поспешно и вдруг

инструмент выпускаю из рук?

Спят в постелях своих горожане,

спят с авоськами, спят с гаражами,

спят тревожно на правом боку…

Изготовилось тело к прыжку.

Вон из пятен ночного тумана

появляется вдруг вдалеке

моя стройная старая мама —

чемоданчик фанерный в руке.

Он, пожалуй, минувшая мода,

но внутри, словно в дебрях комода,

что давно развалиться готов,

фотографии прежних годов.

Память, словно ребенок, ранима

и куда-то зовет и зовет…

Все печально, что катится мимо,

все банально, что вечно живет.

И живу я вот с этой виною

на двадцатом ее этаже

между тою и этой войною,

не умея спуститься уже.

«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»

* * *

Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать

Восхищения увиденным не в силах я сдержать.

Кораблями из минувшего плывут ее дома,

будто это и не улица — история сама.

Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы,

не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски.

Мои тонкие запястья пред глазами скрещены,

будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны.

Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я,

эта странная раздвоенность, растерянность моя,

эта гордая беспомощность как будто на века

перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.

«Переулок Божественным…»

* * *

Переулок Божественным

назван мной для чего?

Чтобы слогом торжественным

возвеличить его?

Для того, чтоб из вымысла

на московскую твердь

как волной его вынесло

посиять, пошуметь?

Видно, прозвище прежнее

без опоры в судьбе:

так, пустое, небрежное,

ни тебе — ни себе.

Видно, прежнее прозвище —

как чужак меж людьми:

у него не допросишься

ни воды, ни любви…

А в сегодняшнем имени

есть сиянье из тьмы,

что-то доброе, сильное,

что утратили мы.

Просто есть в нем для города

 не на год, не на час

что-то вечное, гордое,

словно это про нас.

«Гомон площади Петровской…»

О. В. Волкову

* * *

Гомон площади Петровской,

Знаменка, Коровий вал —

драгоценные обноски…

Кто их с детства не знавал?

Кто Пречистенки не холил,

Божедомки не любил,

по Варварке слез не пролил,

Якиманку позабыл?

Сколько лет без меры длился

этот славный карнавал!

На Покровке я молился,

на Мясницкой горевал.

А Тверская, а Тверская,

сея праздник и тоску,

от себя не отпуская,

провожала сквозь Москву.

Не выходят из сознанья

(хоть иные времена)

эти древние названья,

словно дедов имена.

И живет в душе, не тая,

пусть нелепа, да своя,

эта звонкая, святая,

поредевшая семья.

И в мечте о невозможном

словно вижу наяву,

что и сам я не в Безбожном,

а в Божественном живу.

Сентябрь

Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства,

тем голубей вода, тем ближе к небесам.

Гармоники лесной завидно постоянство,

и гармониста чуб склоняется к басам.

Мелькают пальцы в ряд, рискованно и споро,

рождается мотив в сентябрьском огне,

и синие глаза как синие озера…

Но бремя тяжких дум на их песчаном дне.

Как сладко в том краю, чужих невзгод не зная.

Чем ближе к небесам — тем ненаглядней твердь.

И плачет о своем гармоника лесная,

и на ее слезу попробуй не ответь.

«В чаду кварталов городских…»

* * *

В чаду кварталов городских,

среди несметных толп людских

на полдороге к раю

звучит какая-то струна,

но чья она, о чем она,

кто музыкант — не знаю.

Кричит какой-то соловей

отличных городских кровей,

как мальчик, откровенно:

«Какое счастье — смерти нет!

Есть только тьма и только свет

всегда попеременно».

Столетья строгого дитя,

он понимает не шутя,

в значении высоком:

вот это — дверь, а там — порог,

за ним — толпа, над ней — пророк

и слово — за пророком.

Как прост меж тьмой и светом спор!

И счастлив я, что с давних пор

все это принимаю.

Хотя, куда ты ни взгляни,

кругом пророчества одни,

а кто пророк — не знаю.

1963

«Я умел не обольщаться…»

* * *