Постышев - [9]

«Похоже, что зима обороняется от весны», — думал Постышев, наблюдая, как кто-то невидимыми грабастыми ручищами швыряет мокрый снег в оконные стекла, будто стараясь залепить им любую светлую точку в городе. И сам поймал себя на том, что весь календарь года у него распределен на периоды сева, жатв, выполнения промышленных, финансовых, строительных, культурных планов. Он вернулся к столу, взгляд упал на стопку отложенных книг, журналов. Постышев стал отбирать то, что нужно было прочитать в первую очередь, и снова сел за стол просматривать дневную почту.

Только поздним вечером после разных совещаний и заседаний в ЦК, окружкоме, горкоме, в районах города, познакомясь с тем, что приносила почта из Москвы, районов, можно было обдумать спокойно все, что подсказывали специалисты техники, агрономии, науки, изобретатели, крестьяне-опытники. Жизнь щедро дарила встречами с интересными, пытливыми, ищущими людьми, ежедневно подбрасывала головоломные вопросы, нередко каверзные задачи.

В городе росла безработица, начинались перебои в торговле хлебом. В селах вызывающе самоуправствовали кулаки. Темно было в селах. Там не было даже четырехлеток. Одна-две школы по округу радиусом в полсотни километров. Специалисты-агрономы перекочевали в город. Осенью и зимой не проберешься даже в районы — бездорожье. И не хватает средств. Только для строительства школ нужно было пятьдесят семь миллионов рублей. На заводах плохо с заказами и сбытом, порою производили то, что некуда отправлять. Только на одном «Свете шахтера» скопилась продукция за полтора года. Лежали на складе тракторы, выпускаемые паровозостроительным заводом. В учреждениях густо расцвел бюрократизм.

Кто-то сталкивал комсомол на обочину культурничества, затевал дискуссии о том, стоит ли заниматься политикой.

Нужно все перестраивать — промышленность, село, поднимать производительные силы. А лучшие силы партии отвлекала борьба с оппозицией. Казалось бы, все уже было покончено с ней после покаяний троцкистов на XIV съезде партии. Но то на заводах, то в научных учреждениях появлялись эмиссары Троцкого, Зиновьева, Каменева, организовывали подпольные собрания, крикливыми лозунгами сбивали с толку людей, сеяли сомнения. Национальная группировка, руководимая наркомом просвещения Украины Шумским, вторгалась в жизнь организаций с шумными декларациями о великодержавном шовинизме, требовала форсирования сплошной украинизации, предлагала убрать из учреждений и учебных заведений всех русских, представителей других национальностей.

Радовало то, что в заводских районах крепостями были партийные ячейки. Они отбивали атаки националистов, оппозиционеров. «Но мало еще сил, нужно пополнять ряды бойцов. Звать людей в партию. Именно звать — открывать перед ними призвание быть ленинцами».

Постышев перелистывал записную книжку. Был в ней раздел с цифрами численности парторганизаций на предприятиях. Как командарм, готовясь к наступлению, мысленно проверял достоинства командиров. Выход был только один — увеличивать боевые единицы и выдвигать людей на руководство учреждениями, цехами, участками. Развязывать им крылья для полета. Выдвигать тех, кто умеет чувствовать новое, прокладывать ему путь, сделать выдвиженчество большим политическим актом, чтоб те, кто выдвигает, и те, кого выдвигают, чувствовали ответственность и дорожили доверием. Добиться того, чтобы работу кандидата проверял коллектив.

В эти минуты Постышев проверял себя: «Много ли ты успел узнать людей?» Мысленно проходил он по предприятиям, цехам. Нужно, как Варенцова, «Отец» — Афанасьев, Фрунзе, сплачивать соратников, приближать к партии сознательных рабочих, поручать им организационную, пропагандистскую работу. Самое великое в мире искусство — познавать людей, вести их за собой, убеждать в том, чему сам безраздельно веришь.

В кабинет вошел заместитель Постышева Марченко с полосами газет.

— Опять залп по оппозиции? — Постышев взглядом показал на газетные оттиски, которые держал Марченко в руках.

— Третий, последний, — садясь у окна, сказал Марченко.

— Хорошо бы последний! Не унимаются они после нашей газетной картечи. Прячутся на время в кусты, отсиживаются. Хочешь, чтоб я прочитал? — спросил Постышев, перебирая гранки, положенные на стол. — Я завтра в газете прочту. Литературы хватает. — Он положил широкую, узловатую руку на папки бумаг, разложенные стопками на огромном, как бильярдный, столе.

— Я по другому поводу. Прислали полосу с отчетом о пленуме окружкома партии, была на ней речь Коцюбинского. Сняли! Спрашиваю главного: «Почему?» Говорит: «Что же нам троцкистские взгляды пропагандировать». У меня было одно место, что харьковские троцкисты хотят поссорить нового секретаря окружкома с партийной организацией. Тоже вымарали.

— Это черт с ними — насчет секретаря! Партийная организация разберется, — хмуро произнес Постышев. — Она сплетням не поверит. А то, что эти раскольники пытаются рабочий класс поссорить с партией, серьезней. Вот на Тиняковку и на кондитерскую фабрику пробрались, дезориентировали людей, втянули в свою клику: мол, «мы все вскрываем, что происходит, а в жизни, мол, получается так, как оппозиция предвещает». То, что говорил Коцюбинский, нужно печатать.