Посты сменяются на рассвете - [132]

— Не хочу...

— Вы заболели? — Девушка приложила ладонь к его лбу. — Вот вам большая чашка кофе с ромом.

Он достал платок, вытер глаза:

— Я старый, и нервы сдают...

— Вам просто надо выспаться.

— Нет... Мне надо работать. Я должен работать, а то разорвется сердце.

Подошел к кофейне художник Мартин:

— Привет, старый... Я уже слышал.

Грациэлла откупорила ему бутылку сока. Он отхлебнул из горлышка:

— Тебе не кажется, что рушится весь свет?.. Аристократы превращаются в грязных убийц... Я напишу портрет этого Ронки в самой реалистической манере — чтобы его мог узнать каждый! А руки у него будут по локоть в крови — и эту картину поймут все!

Писатель заглотнул воздух:

— Скажи, есть справедливость на свете?

— Вот увидишь: его схватят, засунут в рот грязный кляп и поволокут по улицам. А потом его пристрелят под забором как шелудивую собаку!.. Идем. Уже пора занимать места.

— Да, уже пора... Болит сердце... Пошли.

Хуанито смотрел им вслед, пока писатель и художник не скрылись в темноте. Потом повернулся к девушке, с запинкой спросил:

— Грациэлла, а как по-настоящему объясняются в любви?

Она склонила голову набок, повела рукой:

— Становятся на колени. И говорят: «Я люблю тебя, счастье мое, жить без тебя не могу и прошу твоей руки!»

— А зачем: «прошу руки»?

— Так полагается.

Мальчуган тут же, на тротуаре, опустился на колени, одним духом выпалил:

— Я люблю тебя, счастье мое, жить без тебя не могу и прошу твоей руки!

Грациэлла вытаращила глаза:

— Ты чего это? Обалдел?

— Я по-настоящему!

— Вот как? — Она подбоченилась, вскинула голову. — Тогда повтори. Ну! «Я тебя люблю...»

Хуанито вскочил. Слезы брызнули у него из глаз:

— Не смейся! Я по-настоящему, честное революционное! — Голос его дрогнул. — Когда он в меня стрелял, я, знаешь, о ком подумал? О тебе! У меня никого больше нет, кроме тебя и дяди Феликса...

Грациэлла вышла из-за стойки, обняла мальчика:

— Ишь ты... — Она замолчала. Потом совсем другим голосом — особенным, очень низким — проговорила: — Я люблю Мануэля, понимаешь?

— Ну и что же? И меня тоже люби... Знаешь, я скоро уеду... Дядя Феликс сказал, что меня пошлют в Москву. Ты представляешь? Правда, на учебу... Ну да зато в Москву! Но я и там, клянусь, буду все время думать о тебе! Ты только не смейся... Я могу все для тебя сделать, что ты захочешь! Хочешь, побегу на площадь и займу тебе место у самой трибуны?

— Где там тебя найдешь? — Девушка ласково притянула Хуанито за уши. — Мы с Мануэлем и сами протолкаемся поближе. Он обязательно должен подъехать с минуты на минуту. — Она поцеловала Хуанито в щеку и подтолкнула: — Беги, малыш! До встречи на площади!

— День-то какой сегодня! Газеты будут нарасхват! — Мальчуган сорвался с места. Убегая, крикнул: — А я тебя все равно люблю, счастье мое, жить без тебя не могу и прошу твоей руки!

Девушка, улыбаясь, стала собирать чашки. Вытерла стойку. Облокотилась на нее, положила голову на руки. То ли задумалась, размечталась, то ли задремала с негаснущей улыбкой на лице.

Подошел старик гуахиро. Оглядел выставленные в витрине ящички сигар, вздохнул. Робко потер корявой ладонью по доске прилавка:

— Почем кофе-то у тебя, хозяюшка?

Девушка открыла глаза:

— Три сентаво чашка, дед.

— Ух, уходился... — Он пристроил мешок на высокий стульчик, сам взобрался на другой. — Три сентаво, говоришь, твой кофе? А пять за две чашки сойдет?

— Сойдет, дед.

— Тогда давай. — Он порылся в кармане, достал монетки и бумажку. Монетки старательно пересчитал, две протянул Грациэлле, остальные бережно упрятал назад. Показал бумажку: — Глянь-ка, чего тут накарябано?

Грациэлла развернула, поднесла поближе к лампе:

— Авенида Коли... Адрес. А тебе зачем? Там район богачей.

— Хе-хе!.. — горделиво усмехнулся крестьянин. — Сын у меня там проживает, Антонио. Большой человек, паршивец этакий! Раньше он тут, на горе, жил, в отеле «Хилтон», по-новому «Гавана либре», что ли... Приперся сюда, а его и след простыл. Теперь тащись...

— Ишь какой у тебя сын: отель «Хилтон», авенида Коли! — неодобрительно проговорила девушка. — А отец родной на своих двоих ковыляет... Неважнецкий у тебя сын!

Старик обиделся:

— Да он такой же голодранец, как и я, только начальник большой — с самим Фиделем бок о бок воевал, и сам Фидель в начальники его поставил! А жрать у него нет ничего — вот, несу гостинцы. Далеко еще топать на эту Коли?

— Далеко, дед, — примирительно сказала мулатка. — Пока доберешься, дух выпустишь. А автобусы еще не скоро... — Она снова глянула на записку. — Да тут у тебя и телефон написан. Сейчас позвоним. Раз он у тебя большой начальник, пусть автомобиль присылает.

Она опустила в автомат монетку, набрала номер. Старик опасливо следил за ней. Полюбопытствовал:

— Это еще что за штуковина? Тоже мотает?

— Сейчас узнаешь. Как сына зовут?

— Да я ж говорю: Антонио, будь он неладен! Она прижала трубку к уху:

— Алло! Алло! Антонио?.. Доброе утро!.. Да не девочка, а дед! Вот дурак! — Протянула трубку старику: — Разбудили. Говори с сыном!

Старик удивился:

— Да где же он?

— Тут, — показала она на трубку. — Отсюда слушай, сюда говори.

Старик взял трубку, повертел в руках:

— Чудно! — Приложил к уху, послушал. — Ничего не слыхать... — Но, видимо, услышав голос сына, заорал что есть мочи: — А, это ты, Антонио! Ах паршивец, я все ноги оббил, тебя ищу, а ты тут!.. Да приехал, можешь радоваться! Где? Да здесь! — Он огляделся. — Тут. Как где? Давай присылай авто! Нет?.. А вот она говорит: раз ты шишка, должен прислать! Да на шута ты мне сдался пешком — пешком я и сам! — Он отдал трубку Грациэлле, перевел дыхание, отер ладонью пот с лица: — Аж взопрел... Дурной он какой-то стал, ничего не соображает. Или спросонья... «Где? Где?» А я — здесь. — Взял мешок, закинул через плечо: — Пойду на площадь, поближе к Фиделю. А там свидимся с сыном. — Спохватился: — А где вторая чашка?