Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - [53]

. Так, в России слово «прихватизация» стало ключевым в соответствующем политическом дискурсе[239]. Во-вторых, из-за отсутствия у людей на внутреннем рынке личных сбережений новыми собственниками чаще всего становились иностранцы, у которых был капитал и которые начинали свой бизнес с покупки предприятий или увеличения их капиталов. Как правило, это касалось многонациональных корпораций, особенно в странах Центральной и Восточной Европы. Этот процесс можно легко расценить как «распродажу» страны иностранцам, а приватизаторов – как «слуг международного капитала». Наконец, приватизация и крах коммунистической системы имели серьезные косвенные последствия для посткоммунистических обществ. Для тех, кого непосредственно затронула безработица или кто после смены режима испытывал перед ней страх, сталкиваясь с негативными последствиями растущего социального неравенства, необходимость перераспределения богатства могла возникать снова и снова, поскольку собственность, полученная через «коллективную жертву», досталась в итоге «коммунякам» и «иностранным транснациональным корпорациям». Данные, собранные Тимоти Фраем и его коллегами в 2006 году, подтверждают эту точку зрения. Рассчитав средневзвешенные значения для населения трех исторических регионов, они получили следующие данные: только 18 % в православном регионе и 17 % – в исламском высказали мнение, что структура собственности, созданная в результате приватизации, не требует изменений. Для западно-христианского региона эта цифра также составила лишь 20 %. В противоположность этому, доля тех, кто выступал за повторную национализацию ранее приватизированной собственности и последующем сохранении ее в руках государства, составляла 22 % в западно-христианском регионе, 34 % – в православном и 48 % – в исламском[240].

Дефицит легитимности отношений собственности в экономиках посткоммунистических стран часто приводил либо к активной легитимации, либо к пассивному принятию людьми третьей политической реорганизации структуры собственности: перераспределения посткоммунистической собственности. Если коммунисты отменили частную собственность, а приватизаторы восстановили ее, верховные патроны однопирамидальных патрональных сетей в посткоммунистическом регионе патронализируют частную собственность либо ту собственность, которая ранее принадлежала другим патрональным сетям («репатронализация»). Наиболее важное отличие патронализации от первых двух типов политической реорганизации заключается в том, что она по большей части направлена на изменение скорее неформальной, чем формальной структуры собственности. Сюда часто входит изменение и формальной собственности, с применением различных хищнических средств [♦ 5.5.3–4] для передачи активов из рук независимых предпринимателей или олигархов-конкурентов лояльным членам семьи или государству, которое находится под неопатримониальным контролем верховного патрона [♦ 2.4.2]. Хищничество является наиболее явным воплощением процесса реорганизации собственности, которое также требует упомянутой выше активной легитимации[241]. Однако смысл экономической патронализации заключается в том, чтобы сменить неформального собственника активов или гарантировать, что никакие существенные активы не окажутся в руках конкурирующих патрональных сетей и сохранятся в собственности приемной политической семьи. Помимо формальной передачи собственности, этого можно также добиться через принуждение к лояльности, то есть через подчинение олигархов и главных предпринимателей (захват олигарха [♦ 3.4.1]) и превращение их в лояльных акторов, а не через захват их собственности и передачу ее какому-либо уже лояльному актору. Любой из этих способов позволяет верховному патрону стать фактическим владельцем собственности, поскольку он может распоряжаться трофеем с вершины патрональной иерархии. Активы теперь находятся в патрональной собственности, а не в руках автономных акторов или конкурентов.

Если сосредоточить внимание на формальной передаче собственности, то можно заметить, что посткоммунистическое ее перераспределение значительно отличается от других типов реорганизации собственности в истории. Если мы посмотрим на страны за пределами этого региона, то, например, корпоративные автократические режимы Южной Европы не сменили экономическую элиту. Конечно, экспроприация имущества, принадлежащего евреям, была исключением, однако новый слой собственников не сформировался, а награбленные состояния просто еще больше обогатили существующий христианский средний класс. Экспроприация собственности была нормативной по расовому признаку[242], как было нормативным и распределение собственности, которое осуществлялось среди широкого круга недискриминируемых групп[243]. Кроме того, в диктатурах советского типа вся (производственная) собственность была экспроприирована у владельцев капитала, поэтому утрату имущества можно считать нормативной по классовому признаку. Сформировавшиеся там элиты носили чисто политический характер. Их материальное вознаграждение, как указывалось ранее, заключалось не в личном обогащении, а в более выгодном положении: высокой оплате труда, улучшенных условиях жизни, возможности получать квартиры или дачи, возможности делать покупки в магазинах, входящих в закрытую для посторонних систему, доступе к дефицитным вещам и множестве других привилегий. Но как бы ни были желанны эти преимущества и привилегии для тех, кому они не были доступны, они не могли привести к накоплению значительных состояний. Однако совсем другая ситуация сложилась