Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - [60]

Кто вы, господин Петербург, — русский или иностранец?

Петербург строился разноплемённой армией архитекторов, мастеров и рабочих да к тому же по западноевропейским лекалам, а потому уродился совершенно не похожим ни на один другой город России. Здесь всё было принципиально иным. Улицы проложены не кругами от крепости или церкви и не как придётся, а строго параллельно и перпендикулярно. Дома — почти сплошь огромные: или дворцы, или коробки, в которых люди ютятся, словно пчёлы в ульях. Сами здания, как правило, стоят не где-то в глубине, а прямо вдоль дороги, вытянувшись по нитке и прижавшись друг к другу, будто солдаты на параде.

Даже православные храмы возводились совершенно не по канону. Так, собор Петра и Павла в Петропавловской крепости увенчали высоченным шпилем, каких отечественное церковное зодчество отродясь не знало. Да и оба крупнейших собора, Исаакиевский и Казанский, внешним обликом тоже больше напоминали итальянские, чем привычные русские. К тому же фасад Казанского собора расположен не там, где вход, а обращён к Невскому проспекту, где, кстати, совсем рядом чужих храмов не в пример больше: Невский, 20 — голландская реформатская церковь, Невский, 22–24 — немецкая евангелическо-лютеранская церковь Святого Петра, Невский, 32–34 — католическая церковь Святой Екатерины, Невский, 40–42 — армянская церковь Святой Екатерины, по соседству, на Большой Конюшенной улице, 25 — французская реформатская церковь, на Малой Конюшенной, 1 — шведская церковь Святой Екатерины…

Александр Герцен констатировал: «В Петербурге можно прожить года два, не догадываясь, какой религии он держится; в нём даже русские церкви приняли что-то католическое» [11. Т. 2. С. 394]. А его тёзка Дюма, побывавший в Петербурге в 1860-х годах, настолько изумился при виде храмов на главной улице российской столицы, что посоветовал переименовать Невский в проспект Веротерпимости.

Параллельные заметки. Близость всех этих храмов объяснялась не столько веротерпимостью российской власти — или, как часто отмечалось, светским характером северной столицы в сравнении с Первопрестольной, — сколько принципами государственного экуменизма в духе первого императора. Ещё за год до появления Петербурга Пётр издал указ, дозволявший инославным христианам, приехавшим из других стран, возводить свои храмы и молиться в них по своим обрядам. В той стране, которую он строил, церковь должна была являться одним из институтов всесильного государства, и при этом не суть важно, какая это церковь — православная, армяно-григорианская, евангелическо-лютеранская, англиканская или реформатская.

Другой расхожий довод в пользу «иностранности» Петербурга: с самого основания, если не большинство, то по крайней мере чуть не половину населения здесь всегда составляли иноземцы. Или, как было принято их называть в старину, — немцы, то есть «не мы» или, в другом этимологическом варианте, не умеющие говорить по-русски, а значит, почитай, немые.

На самом деле такого обилия чужестранцев здесь никогда не было. Наталия Юхнёва, один из крупнейших специалистов по этнографической истории северной столицы, отмечает, что в XVIII веке город насчитывал лишь от 6 до 8 % иностранцев [24. С. 81]. Правда, уже в первой половине XIX века, когда в столице стали в обилии появляться подданные имперских окраин, доля русских уменьшилась до 87–89 %, а в 1860–1910 годы — даже до 82–83 [24. С. 81]. Но после революции процент русских возрос до 86, в 1959 году составил 88, в 1989 году — 89, а к концу ХХ века превысил 90 [25. С. 10, 145].

Больше того, в сравнении с некоторыми крупнейшими мировыми центрами, особенно городами-портами, Петербург даже второй половины XIX столетия, когда нерусские составляли здесь почти пятую часть населения, «отличался национальной однородностью» [23. С. 40]. Да и в истории самой России относительная разноплемённость северной столицы вовсе не являлась исключением. Значительное число иноземцев в разные эпохи встречалось в Новгороде, Архангельске, Москве… «В то время, когда родился Пётр, — писал Александр Брикнер, — число иностранцев вообще, проживавших в России, по мнению одного иностранца-путешественника, доходило до 18000 человек» [5. С. 219–220].

Петербургский феномен заключался в ином: здесь впервые в отечественной истории представители других народов сумели придать российскому городу ярко выраженную нерусскость, причём не только во внешнем облике, но и в самом образе жизни. В отличие от иных мест, в первую очередь Москвы, на невских берегах иноземцы селились не отдельно на окраине, за какой-нибудь речкой, а в центре, рядом и вперемежку с русскими. Сперва то тут, то там вырастали Немецкая, Французская, Татарская слободы, чухонские деревни, а потом появлялись Английская набережная, Греческий проспект, Итальянская улица, Шведский переулок… Уже в XIX веке целые районы столицы выглядели, как своего рода иноземные острова. «Странное, в самом деле, явление представляют осадки петербургской оседлости, — писал Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах». — В Мещанских, на Вознесенском и в Гороховой сгруппировался преимущественно ремесленный, цеховой слой, с сильно преобладающим немецким элементом. Близ Обухова моста и в местах у церкви Вознесенья, особенно на Канаве и в Подьяческих, лепится население еврейское — тут вы на каждом почти шагу встречаете пронырливо-озабоченные физиономии и длиннополые пальто с камлотовыми шинелями детей Израиля. Васильевский остров — это своего рода status in statu (государство в государстве) — отличается совсем особенной, пустынно-чистоплотной внешностью с негоциантски-коммерческим и как бы английским характером» [13. Т. 1. С. 73].