Посредники - [50]

Когда это наваждение вовсе выбивало его из колеи, он сочинял расписание. По ее переулку он ездит только в среду, раз в неделю. Никаких стояний под окнами. Приучаться жить без этого. Испытывая свою волю, он честно, изнемогая, обходил стороной ее дом, отсчитывая дни до среды.

Прошла осень, кончалась зима.

Теперь, когда он приходил к себе на Парковую, в окне его кабинета висели сосульки. Оттаяло. Потом снова похолодало, сосульки обернуло снегом, пушистым, неправдоподобным. То и дело принимался дуть сильный ветер, хлопал по веткам, обваливая ватные комья, и они со стуком падали на промерзшую ограду.

В тот день он, с трудом нащупывая ногами тропинку, протопал вдоль ограды. За ночь намело, но солнце уже слепило по-весеннему, и белизна снега мутила голову и замирала в глазах розовым, красным, фиолетовым.

Он пришел очень рано. Просмотрел газеты и журналы. Среди вырезок ему попалась статья академика В. Н. Черниговского «Горизонты физиологии». Статья не несла большой информации, она была написана популяризаторски, но некоторые аспекты разработки проблем памяти и прогнозы академика задели его.

Раздался звонок. По прямому проводу. Чаще трещал селектор, загорались лампочки кабинетов, дежурных этажей или, коротко, непериодично, взывал внутренний.

Это была она.

Ирина Васильевна предлагала встретиться. «В любой час, когда удобно», — переливался ее голос.

Он оцепенел. Так неожиданно, сразу встреча, и срочная. Он растерялся. И не выгадал — что бы назначить на вечер или провести вместе целый выходной день.

— Побыстрее, — еще попросила она.

— Хорошо, — едва сдерживаясь, чтобы не наговорить чепухи, сразу согласился он. — После трех я свободен.

Когда он повесил трубку, наступило отрезвление. Вряд ли. Деловой звонок, деловые интонации. Ничего больше. Не было раздражения, но и добра не жди.

Она назначила ему встречу у «Ударника». Почему-то ей было это удобно в тот день.

Они обогнули кинотеатр, затем прошли мимо Театра эстрады. Шла новая программа с Аркадием Райкиным. Он очень любил Райкина, и ему показалось смешно, что часть красных букв афиши залепило снегом. Теперь читалось... дий... кин...

— Джаз Дий Кина, — попробовал он сострить, но она промолчала. Теперь он заметил, как она напряжена.

Они сошли вниз, к набережной. Здесь оказалась водная станция с домиком, скамейками и трапом, спускающимся к воде. Окошки водной станции промерзли, косые лучи вибрировали в них, как в квадратиках рафинада. Река, скованная льдом, ничем не выдавала себя, и ветер, все не утихавший, гнал по поверхности снежные клубы, как перекати-поле.

Они подошли к скамейке. Ирина Васильевна заколебалась. Он снял свой шарф. Широкий, черный, с белой полосой, подаренный ему Родькой к защите. Шарф лег на скамейку так, чтобы хватило обоим.

— Как Марина? — сказал он.

— О... Прекрасно, — отозвался ее голос. — Со здоровьем у нее все прекрасно.

— Значит, готовится к выпускным экзаменам?

Она не ответила, и он уточнил:

— Снова праздничный вечер, Колонный зал, аплодисменты. — Он подыгрывал ей, пытаясь расшевелить. — Ну так для чего я вам понадобился?

Она снова не ответила, и он вдруг понял, что она плачет. Она плакала беззвучно, слезы бежали по застывшим щекам, широко открытые глаза уставились на реку. Чтобы он не смотрел на это, она поднялась.

Так, снова, они прошли мимо афиш Театра эстрады, затем все так же молча дошли до центра, до Калининского проспекта. Бог мой! Как он мечтал ее утешить.

По улице, заполненной шумной толпой, он вел ее, продираясь сквозь куртки, кожанки, сквозь очередь у Военторга. Только выйдя к Новоарбатскому телеграфу, который он видел когда-то строящимся, он осознал, как давно не ходил пешком по московским улицам.

Машины, метро, пересадки, корпуса, палаты, отекшие ноги со вспухшими венами, включенные приборы, мокрые ленты проявленных исследований, обходы, остановившиеся зрачки, дрожащие руки, парализованные тела и лица — вот из чего состояла его жизнь. Иногда, поздно вечером, он позволял себе сидеть за письменным столом. Ел он нерегулярно, а спал и вовсе ничего. Только вот урывками, в выходные и во время отпуска, он изображал из себя фотоглаз. И подкидывал кое-какие материалы мирмекологам.

Если бы удалось добыть фото зимнего подземного убежища рыжих! Недавно открыли тайну их перезимовки. Почему муравьи не замерзают? На глубине метра, сгрудившись в единый клубок, они держат необходимую температуру до наступления весны. Потом выползают. Последнее, что Олег успел проявить, — опыт с куполом. Еще без спичек. Просто срезанный купол. Затем восстановленный. Эти снимки разложены на диване. Когда Олег вернется в Москву, он все увеличит. Некоторые пошлет в другие страны — профессионалам. Авось пригодятся для обобщений.

Сейчас он окутан изоляционным потоком тишины. Как и тьма, она непроницаема. Лежишь, думаешь. Хоть бы капля упала или паровоз свистнул.

Вот чем сильны рыжие — сплоченностью! Каждый за всех, и все за каждого. Не то что мы, рыхлые индивидуумы, склонные к сомнениям и рефлексиям. Муравей умирает, отторженный от себе подобных, через пару суток. А мы вот — высшая организация мозга и прочее, мы — живем. И вдруг как надрезом ножа рассеклось в мозгу: «А живем ли?» Может, и люди погибают, выброшенные из общества. Не то чтобы физически, а в качестве человеческой особи. А? Может, поэтому они и нуждаются в  п о с р е д н и к а х  между ними и обществом? Таких, как он, Родька? Отторженные от себе подобных — болезнью, преступлением, бедой, — они умирают. И если с каждым днем людей все меньше вокруг, надо вешать табличку: «Смертельно». Вот так. Смертельно. Даже если кругом толпа, движение. Важно, чтобы ты был не один на один со своей бедой.