Посреди земли - [9]

Миклош смотрел на стену соседнего дома: с нее тоже осыпалась штукатурка и в кровле зияли дыры.

— Кто там живет? — спросил он старика.

— Чужаки… переселились с хутора.

Молодой человек пошел вдоль дома, вдоль длинной его стены, ища лестницу. Старик понял: все-таки решил подняться на чердак за картиной.

— Лестница в хлеву, — сказал он.

Миклош стал осторожно подыматься на чердак. Уже ступив на лестницу, сбросил на траву пиджак, на каждой перекладине выжидал немного: любая из них вполне могла и переломиться.

— Как же так — бывший помещик, а пользуетесь этакой рухлядью?

— Не такой уж крупный я был помещик… Один хутор имел… да еще фруктовый сад тот. А вот дом был вдвое больше, но — растащили… Только это вот и осталось. Кирпич унесли, балки, все…

— Наверно, нужно было, — уже с верхней ступеньки заметил Миклош.

— Наверное, — отозвался Бела Касон.

Чисарик замер, у него даже руки дрогнули, когда он услышал ответ старика. Он чувствовал: старик сказал искренне. Сказал так, с такой интонацией, словно и сам считал это естественнейшим делом на свете.

Молодой Чисарик спустил картину вниз. Выбил во дворе с нее пыль. Картина изображала пожилую женщину с крестьянским большеротым лицом; волосы заплетены в косы, совсем как у нынешних десятилетних девчушек.

— Она уж старушкой была, ваша бабушка, когда ее писали, — заметил Миклош.

— Я отдаю картину тебе, — проговорил старик.

— Повесим ее лучше у нас, в вашей комнате. Над вашей кроватью. Ей тоже полезно воздухом подышать…

Бела Касон как будто успокоился.

Когда они прибыли домой, ужин был готов. Отцу и матери хотелось, чтобы сын поговорил с ними об усадьбе Белы Касона. Прочили-то ее ему! Но Миклош отмалчивался, только нахваливал материнскую стряпню. Затем повернулся к отцу.

— Нельзя, чтоб старик в таких отрепьях ходил. Что люди скажут!.. Вы уж дайте ему что-нибудь из своего. А там и я пришлю.

— То, что на нем, тоже мое. У него своего ничего не было… Да откуда и быть-то? — сказал старый Чисарик.

Ужин Беле Касону отнесли в заднюю комнату.

— И пусть с этих пор он ест вместе с вами, — сказал Миклош матери.

— Как же, допущу я его к нам! — оскорбилась мать. — Ему и там хорошо! Живет в чистоте, все у него есть… Уж ты о нем не беспокойся!

Миклош вышел к машине, наполнил водой бутыль, попинал ногой шины. Отец стоял рядом. Он догадывался, что сын собирается уезжать.

— А я было думал, заглянем с тобой в корчму… Как-никак, обговорить бы все нужно. Чего там мне делать, какой, значит, ремонт затевать?..

— Про что вы? — вскинул Миклош глаза на отца.

— Да про Касонову усадьбу. Я ж не о том, чтобы тебе жить в ней… Когда наезжать будешь, все равно ведь у нас остановишься. А в порядок привести следовало бы. Чтоб была, значит, как новенькая…

— Ну что ж, если силы есть, — не стал спорить сын. — А по-моему, так лучше бы продали. Зачем она вам?

— Ежели до дела доведу, так и продать можно дороже… А с этакого сада-огорода я двух свиней запросто выкормлю… Эдак-то каждый год — деньги немалые…

— Ну, воля ваша, — отступился сын. — А я сейчас и в путь. Скажите матушке.

Жена старого Чисарика уже стояла рядом с мужем.

— Мне пора. Я ведь только сказать вам хотел, что еду на днях в Италию… Будете, думаю, писать, так чтоб знали…

— Куда-куда? — глянула на него мать.

— В Италию… Венеция, Рим… К папе римскому, словом.

— Нам папа без интересу, мы протестанты, — отрезала мать.

— Ну, а все ж, да хранит его бог, — засмеялся отец. — Коли повстречаешься с ним…

— Что ж, сыночек, не успел приехать, уже и назад? А я-то надеялась, денька хоть на два останешься, — проговорила мать. — Ежели тебе деньги нужны…

— Нет-нет, не нужно. Денег у меня хватит. Вот погодите, теперь я вам подарки привезу. Туфли, кофты, ну, что там…

— Только особенно-то нарядное не привози, сынок. Куда нам его? Разве только в церковь! И денег зазря не трать…

— Ладно, не буду, — кивнул Миклош.

Тем временем с заднего крыльца к ним подошел Бела Касон.

— А вы бы уж присели, вы ж старенький, — обратилась к нему мать Миклоша. — Стариковское дело такое: то перед домом посидеть, то перед воротами. Тащите сюда стул и сидите себе, посиживайте.

Бела Касон не слушал ее. В руках у него была картина.

— Значит, не возьмешь? Тебе дарю. А я повесить ее на стену не могу, — сказал он Миклошу.

— Что это за диво такое у вас? — спросила хозяйка. — Экая страшила, меня чуть родимчик не хватил…

— Она мне как мать была, — глухо проворчал Бела Касон.

Мать Миклоша заливисто рассмеялась. Старый Чисарик докурил сигарету, бросил на землю окурок, взял картину у старика. И долго, с мудрым видом ее рассматривал.

Конечно, сын еще мог бы остаться. Он с тем и ехал, что побудет дома денек-другой. То же твердил и Бетти несколько дней подряд. «Осточертел мне город, в печенках сидит… С загранпоездкой все улажено, в институте полный порядок, работа идет быстрей, чем я думал, съезжу домой, проветрю мозги…» Но сейчас, стоя во дворе со своими, он все же решил возвратиться немедля. Он знал, что, оказавшись в городе, прежде всего отправится к Бетти, что застанет Бетти у телевизора и в руке у нее будет книга, а на коленях — тетрадь… Знал, что ее мать будет сидеть в своем кресле, торчать у него перед глазами, пока в телевизоре не погаснет последний кадр… Но может статься, Бетти ждет его… Бетти знает, она-то лучше всех знает, чем оканчиваются эти его поездки. Уже не первый раз уезжал он домой с твердым решением пожить у своих несколько дней, но, приехав, считанные часы спустя начинал собираться обратно.