Посреди России - [21]

— Санюшка, иди-кось, милой, поешь, — позвала мать.

Санька ел, а мать сидела рядом, подперев голову ладонью, плакала.

— Весь папка, вылитой Митя, весь в его, — качала она головой.

— Мама, не надо… Ну не на-адо, — хныкал он и, оживившись, говорил: — Чего те дед сказал, а? Он же сказал, что не на папку похоронка, ну?

И мать успокаивалась немного, вытирая распухшие глаза, губы и покрасневшие ноздри.

Санька уснул сразу и спал без снов. Среди ночи он проснулся и увидел на стене изломанную полосу света, идущего из кухни, а еще раньше услышал тихий стон матери. Убеждений деда Арсения ей хватило ненадолго: она снова ревела над извещением, уйдя на кухню, чтобы не разбудить сына.

— Ма-ама! Ну чего ты опять?.. Дед же Арсений сказал, ну?

Плач затих. Пламя коптилки качнуло на стене полосу света, и в комнату вошла мать в накинутом поверх рубашки пальто. Она молча потушила коптилку, нащупала в темноте голову Саньки и все лицо закапала ему слезами, целуя.

— Ма-ама, холодно.

Она накрыла его поверх одеяла чем-то тяжелым, а сама легла наконец на свою широкую постель и затихла.

Санька не спал. Он потянул носом и по запаху узнал, что накрыт он отцовским пальто: пахло табаком от карманов. Он тоже немного поплакал, согрелся, но не заснул. Он думал об отце, даже не думал, а смотрел на отца, потому что тот стоял перед ним как наяву, двигался, говорил, хмурился… Санька видел руки, глаза, небритый подбородок и шею его. Сзади шея загорела, и над воротником по коже проступили морщинки в клетку, как по нарезанной яичнице.

Мать тяжело всхлипнула во сне.

Из тишины проступил, словно только появившись, стук стенных часов и опять отступил куда-то, будто часы опустили в воду.

Санька прислушался к новым звукам. На улице бушевала метель. В трубе шепеляво посвистывало, словно там сидел Колька, его сосед по парте, и учился свистеть своим беззубым ртом. По стенам тоже что-то шуршало, как будто там, снаружи, тащили рогожу. Это продолжалось долго, и каждый раз, когда ветер ударял в ближнее к Саньке окно, залепляя его, невидимое во тьме, снегом, мальчику казалось, что это шаркает по стеклу крылом заблудившаяся птица…

Стук маятника нарастал, приблизился к самому лицу и опять ушел куда-то вдаль, исчез.

Саньке сделалось очень жаль себя и мать. Он знал, что теперь на улице тетки будут смотреть ему вслед, качать головами и говорить, как про Кольку: «Сиротинушка…» Вспомнился сегодняшний день. Утро. Виноватое лицо почтальонши, тети Шуры, принесшей бумажку. Крик и стон матери… И вдруг как поток света захлестнул Саньку: перед ним встал дед Арсений. «Эвон у нас на улице и то Журавлевы есть. У моста живут… Да и мужика у их вроде тоже Митькой звать», — вспомнилось Саньке, и сердце его заколотилось так сильно, что он не мог улежать спокойно. Он сел, перевернул подушку мокрым вниз, ткнулся в ее холодок разгоряченной головой и оцепенел с широко раскрытыми глазами.

Утро еще не настало, когда Санька осторожно, чтобы не разбудить мать, встал. С трудом различая темно-синие пятна окон, он ощупью пробрался на кухню, обшарил стол и нашел на нем ненавистную бумагу, над которой и ночью плакала мать. Потом он, все так же на ощупь, надел штаны, рубаху, куртку. Достал с печки валенки, сунул в них ноги без портянок, нахлобучил шапку, но, прежде чем взять пальто, приблизился лицом к стеклу и посмотрел на улицу. Там было темно и страшно. Он сел на лавку и стал ждать утра.

Санька долго сидел, сжимая в руке похоронное извещение. Он окончательно убедил себя, что это ошибка и никто в этом спящем городе не знает правду, а он, Санька Журавлев, знает…

Темная синь в окошках посветлела. В конце улицы мелькнул огонек, Санька заторопился, надевая пальто. Снял крючок, неслышно открыл дверь, вышел и плотно прижал ее снаружи.

За ночь у крыльца поднялся высокий остроухий сугроб. Санька машинально обломал его валенками и кинулся вдоль улицы, к мосту, сжимая в голой руке бумажку.

Во дворе у Журавлевых, за полуразобранным на дрова забором, чернела пустая собачья конура. «Убили собаку: кормить нечем», — подумал Санька и приблизился к дому. Он перевел дух и постучал в дверь. Не открывали. Он постучал второй и третий раз — по-прежнему никто не выходил. Санька стучал очень тихо, но сильнее он не мог: не хватало смелости. Тогда он встал на завалину и, придерживаясь рукой за наличник, несколько раз стукнул костяшками пальцев по стеклу.

В окне, словно в омуте, прошла какая-то тень, потом пропела где-то внутри дома дверь и глухо хлопнула. За перебоями сердца он услышал шаги.

— Кто? — спросил женский голос.

— Я-а…

— Кто ты?

— Я-а, тетя…

— Нету хлеба!

— Я не хлеба, тетя…

— А чего тебе? — допрашивала женщина, не открывая двери.

— Я другое… Бумажку вам…

За дверью стало тихо. Сопел ветер, подергивая голый куст у крыльца.

Санька не слышал и не видел, отворачиваясь от ветра, когда приоткрылась дверь, он только вдруг неожиданно заметил, что на него, смотрит большой темный глаз. Он вздрогнул.

— Какая бумажка? — прошептала женщина.

— Во! — подал Санька извещение.

Сухая, белая, как кость, рука протянулась из притвора. Потом дверь откинуло ветром, и женщина сама подалась к утреннему свету, на ступеньки, дрожа всем телом. Она стала читать, и Санька видел, как лицо ее перекосило, словно от боли, брови задергались и поднялись к морщинистому лбу. Но вот ее губы дрогнули, и крик, от которого у Саньки чуть не подкосились ноги, раздался в утренней тишине: