Посол - [7]

Оэлун довелось узнать, что в настоящей беде, в настоящем горе люди обязательно бросят. Помогут, когда все неплохо, и то — в какой-нибудь мелочи помогут. Юрту поставить. Займут овцу, инструмент — да. Принять странника — примут, накормят, в дорогу дадут коня, еды, вещи, какие нужны. Святое дело.

Но у вдовы с пятью детьми, только мужа схоронившей, скот угнать — это то, что случится обязательно, это уж само собой.

Оэлун иногда думала — а если бы у нее был один сын, они тоже так поступили бы? Ей казалось, что нет. Что с одним ребенком она как бы человек, как бы живая, и ей положено помогать. А с пятью — понятно, что не вытянет; сегодня они перемрут или через год, конец один, так почему не взять, что плохо лежит?

И когда в день поминовения родных люди ее улуса, собранного покойным Есугаем, не дождались Оэлун, без нее справили все положенные ритуалы, она только от усталости не смогла сдержать слова укора. Ну, и не удивилась тому, что ей ответили — ей, мол, и того не положено, что с земли подберет. Так, все так — молчать надо, да жить как-нибудь. Вот только сыновья подрастут, да все как-нибудь и сложится. Когда-нибудь обязательно отомстят за эту обиду. В конце концов, разве не знатного рода был ее муж Есугай? Разве судьба не привела ее к нему? И дети, значит, вырастут, пусть и без отца. Небо не может оставить их. Поэтому не надо вспоминать обиды сейчас, когда ничем горю не поможешь. Будет время и об обидах вспомнить, только это будет время сытое, спокойное, славное время сыновей Есугая. Тогда и поговорим. А сейчас — нет, все правда, не надо было ей обижаться. Сейчас еще рано. Сейчас пока просто будем жить: есть, что сможем найти, быть приветливыми со всеми, как и полагается. И будем любить друг друга и заботиться друг о друге. Ведь у нас сейчас одни друзья остались — наши тени.

Поэтому Оэлун перестала ждать помощи. Что есть — тем и проживем.

Она не держала зла ни на кого, просто сил на это не было. Да и глупо это — думать о том, что уже совершилось, когда есть столько необходимого, что надо переделать. Теперь, оглядываясь назад, она и сама не понимала, как ей удалось выжить, перетерпеть все это. Небо помогало, это так. Иначе как удалось вырастить детей почти на одной траве, как прямо коней каких-то. И корни сараны годились, и черемуха, и дикие яблоки. Только будешь ли этим сыт… Нет, мясо тоже было — все, какое можно добыть в степи: суслики, сурки-тарбаганы, все в дело шло. Жаворонки. Рыбу мальчишки ловили.

Она должна была вырастить их. Да и сама не хотела умирать раньше срока, раньше, чем поставит их на ноги.

…Вот она и увидела своего старшего в славе. Увидела, как спешат помочь ему сильные соседи, которые совсем недавно и не вспомнили бы, кто такой Темучжин, сын Есугая. Увидела, как он вернул свою красавицу Борте. Вот Небо и смилостивилось над ней, наконец.

Поэтому она не могла не принять сироту, которого ей привезли из похода на меркитов. Через несколько лет еще и еще. Матушке Оэлун привозили оборванных мальчуганов лет пяти, испуганных, чумазых, в изодранной богатой одежде. Они должны были вырасти, чтобы славить ее имя, а не проклинать имя ее сына, который оставил их без родителей. Таких приемных сыновей у нее было пятеро.

ЧЖАМУХА

Темучжин после возвращения Борте думал только о ней. Когда они отправились кочевать, он постоянно подъезжал к ее повозке, о чем-то говорил с ней, шутил, смеялся. Он совсем не замечал, как смотрит на него Чжамуха. Как он отводит глаза, когда Темучжин заговаривает о том бое и о том, что Борте, к счастью, не пострадала. Чжамуха не хотел терять друга из-за женщины. Он видел, как она смотрела на Темучжина той ночью: испуганно. Чего она боялась? Он помнил, как она вздрогнула, когда сказали, что меркит убит. Он понимал, что если он расскажет, что он видел, его дружба с Темучжином закончится.

А Борте была спокойна. Она вернулась свой дом. Она ехала со своей свекровью. Свекровь улыбалась ей и поглядывала на нее, когда Борте этого не видела. Она плакала от счастья, когда Борте вернулась. И от того, конечно, что ее сын не пострадал.

Борте понимала, что все эти косые взгляды начнутся позже, потом, когда они все успокоятся. Когда отъедут далеко от мест, напоминающих о том ночном бое. Борте понимала это и плакала сейчас. Сейчас, когда можно было объяснить эти слезы пережитым страхом, счастьем от возвращения. Она понимала, что уже скоро, через несколько дней, ее слезы будут удивлять и наводить на ненужные мысли.

Поэтому, позже, когда Борте поняла, что беременна, она запретила себе плакать. Она должна была быть счастливой. Она и была счастлива от того, что хотя бы ребенок останется от Чильгира. Она успокоилась. Темучжин был счастлив. Свекровь тоже была довольна. Эта мудрая женщина понимала, конечно, что никто и никогда не сможет доказать, что это ребенок — ее внук, как невозможно будет доказать и обратное. Но сколько такого бывало и еще будет. И если Небо позволит, у его сына и Борте будут еще сыновья, в которых никто не усомнится.

Только Чжамуха, когда улыбался Борте, смотрел на нее холодными глазами. Он не верил ей, и было ясно, что он недолго сможет это скрывать. Скоро Чжамуха начал позволять себе какие-то намеки в разговорах с ней, когда свекровь не могла слышать. Борте улыбалась и делала вид, что не поняла, не расслышала, но не переспрашивала. Ей нужно было время. Она не знала, как это произойдет, но Чжамуха не нужен ни ей, ни ее сыну.