Посол - [2]

Скоро Борте услышала другие звуки, кроме скрипа колес. К ним подъехали всадники. Борте замерла. Всадники спросили у Хоахчин, где Темучжин.

— Откуда мне знать? Я ведь к ним только шерсть езжу стричь, так, бываю иногда.

— Так он дома или нет?

— А может, и дома, — призадумалась Хоахчин. — А может, и уехал. Я с заднего двора выехала, кто там его знает. А зачем он вам нужен-то?

Главный не ответил. Всадники отправились дальше.

Хоахчин поехала своим путем. Борте сидела ни жива, ни мертва, когда вдруг услышала треск, и возок остановился, накренясь. Ильмовая роща была по-прежнему далеко.

— Ну что ты будешь делать! А? Что ж это такое? — Борте услышала бормотанье Хоахчин. Служанка слезла с возка и обошла его. — Ось сломалась, — сообщила она, открыв дверцу. Борте испуганно смотрела на нее. — Ну что теперь делать, а? — Хоахчин кусала губы. — Убежим? Успеем? Эти-то ведь сейчас вернутся. Никого не найдут, так и вернутся. Это меркиты, ты поняла? Вот напасть… — Борте слышала, как Хоахчин разговаривала с всадниками, но только сейчас сообразила, что это, правда, были меркиты — у этого племени были давние счеты с семьей Темучжина.

Но они не успели решить, что лучше — попытаться бежать или остаться на милость победителей. Меркиты вернулись.

— А я, ребята, вот, застряла. Ось сломалась. Как быть теперь, не знаю. Ну да как-нибудь. А вы поезжайте себе, что вам со мной возиться. Я уж что-нибудь придумаю, — Хоахчин, смущенно улыбаясь, рассматривала отряд. Она заметила, что вернулись меркиты все-таки с добычей: один из них вез мать Бельгутая, вторую жену покойного отца Темучжина.

— Что-то ты разговорчивая, старуха, — заметил главный, внимательно разглядывая возок. — Шерсть, говоришь, стрижешь?

— Да, господин, я же сказала — я Темучжиновская, шерсть овечью к ним езжу стричь, — закивала Хоахчин.

— И много настригла? Посмотрите, что там, — меркит кивнул своим.

— Ого! Хороший подарок Чильгиру, — рассмеялся он, увидев перепуганную Борте. — Самих не поймали, зато жены их у нас. Ты ведь жена Темучжина, так?

Борте молчала.

— Так. Удачный день. Поехали.

Борте казалось, что она слышит какие-то колокольчики, позвякивания, и приглушенные удары, как будто били в бубен. Все было как во сне.

Служанка быстро говорила:

— Ничего, дочка, ничего. Чильгир — знатный человек, не проходимец, не пастух какой-нибудь. Ничего, тоже человек. Везде люди живут. Значит, приходится смириться. Ничего. Нашу хозяйку тоже ведь отбили у молодого мужа. У меркита. А Чильгир его брат. Вот эти теперь и напали на нас. Отомстить решили, ты посмотри. Долго ждали! Ничего, видишь — пятеро детей, живет, как все. И не такое бывает. Главное — живы все остались. А там — как Небо захочет. Может, и увидим когда еще наших. А ты будь ласкова с этим-то. Ничего, не бойся. Живи себе. Может, все еще и хорошо будет, кто знает? Мы этого не можем знать.

Борте и не боялась. Ей было все равно.

Пока они ехали до селения меркитов, Борте надеялась, что она умрет по дороге. Или они передумают и убьют ее. Дорога была бесконечной. Она не вслушивалась в слова Хоахчин. Весело переговаривались враги, что-то бормотала служанка. Называла ее дочкой. Борте подумала, что больше не увидит свою мать, но ничего не почувствовала. Она сидела, опустив голову, глядя на рукав. Зачем эта вышивка? Это все было из жизни другого человека. В той жизни надо было, чтобы рукав был вышит тем узором, который должен быть на рукаве, а на сапогах полагалось вышивать другой. Это все имело какой-то смысл…

— Приехали, — сказал им улыбающийся меркит.

Борте оглянулась. Был теплый солнечный день. «Как странно, — подумала она. — Солнце светит».

— Ты слышала, что они говорили? — тихо сказала Хоахчин. — У этого Чильгира жена умерла. Болела долго. Так что ты будешь не вторая жена, это хорошо. Говорили, он с ней лет пятнадцать, что ли, прожил. Не молоденький… Да и не старик. Ничего, ничего…

К ним подходили люди.

— Эй, Чильгир! Это тебе! — крикнул предводитель отряда — Бери подарок!

Чильгир обернулся на оклик. Он искал глазами говорившего, когда у него, непонятно почему, мелькнула мысль о смерти. Тогда он не придал этому значения.

Он увидел Борте, и у него сжалось сердце. И сразу стало ясно, что им счастья не будет, и что он пропал.

— Иди, красавица. Не бойся. Иди с ней, старая, тебе покажут. Успокой свою госпожу.

— Моя госпожа — всем госпожам госпожа, — сварливо откликнулась Хоахчин, увидев, что хан не злой.

— Иди, иди, — усмехнулся Чильгир. — Разговорчивая.

— А что мне молчать? — бормотала Хоахчин. — Что нам молчать, когда такая красота наша к вам попала? Вы таких и не видели. У вас-то нет таких. А наша Борте — унгиратка. А вы, господин, об унгиратках-то слышали?

Племя унгиратов славилось красотой своих женщин. Унгираты жили в мире с соседями, потому что у всех местных владык в женах были унгиратки. «Мы своих прекрасных девиц — нет им соперниц! — везем к вам в крытом возке, запряженном верблюдом, и доставляем вам на ханское ложе. В этом наша слава», — пелось в их песне.

— О да, — кивнул Чильгир.

— Вот она, наша красавица. Вы уж не обижайте ее, господин, — со слезами в голосе взмолилась служанка — так, на всякий случай, потому что не похоже было, что хан собирался причинять зло Борте. «Добрый, — шепнула она ей. — Ты ему понравилась».