Посол мертвых - [13]

Шрифт
Интервал

- Послушай, - учил его Пол. - Некоторые рождаются слепыми. Некоторые становятся сиротами. Есть такие, которые не понимают, в каком веке живут. Надо как-то справляться с этим.

- Прежде всего тебе следует научиться играть в бейсбол, - назидательно заметил как-то Виктор, качая головой, и, отпив из стакана, добавил, обращаясь к Адриане: - Если он этого не сделает, его возненавидят. Он должен это понимать, и ты тоже. Есть вещи, без которых не обойтись, если хочешь приспособиться. Это касается не только детей. Со взрослыми дело обстоит еще хуже.

Виктор утвердительно кивнул, отвечая на какие-то свои мысли, закурил и окутал себя облаком дыма. Слава Богу, для него все это уже позади. На старой родине школа была ничуть не лучше. Там приходилось учить большевистскую историю, которую преподавали такие же маринованные клячи, как здешние. Плевать ему теперь на всех этих ублюдков.

- Знаешь, ведь Сталин учился в семинарии, - сказал он. - Русский ректор шпионил за мальчиками. Взламывал личные шкафчики и, если находил там запрещенные книги, сажал семинаристов в карцер. Там тоже царила паранойя. Среди книг, которые на него повлияли, были романы Виктора Гюго и "Происхождение видов" Дарвина. В двадцатилетнем возрасте он не явился на экзамены и был исключен, после чего безраздельно посвятил себя революционной деятельности.

По обыкновению тут же переключаясь на Трумэна, он поведал:

- Этот был равнодушен к религии. Он обожал Марка Твена и смотрел на политику как на грязное занятие, но все же более интересное, чем погоня за богатством. Какой прок человеку от того, что он заграбастает все, что сможет? Понимаешь, сынок, что я хочу сказать?

Шли годы, Алекс переходил из класса в класс, но ему не давали забывать о его происхождении. И позднее, слыша, как люди презрительно отзывались о "некоренных" американцах, он лишь снисходительно улыбался - кто же в первую очередь виноват в том, что они не смогли укорениться? Кто постоянно заставлял их помнить свое место?

Как большинство молодых людей, Алекс чувствовал себя гонимым лишь за то, что он такой, какой есть: в жестоком подростковом мире каждый - одинок.

С самого начала он ощущал, что его неотвратимо подталкивают к тому, чтобы стать неудачником.

Однако в конце концов, вдохновленный советами Виктора и Пола и уставший от пренебрежительного к себе отношения, Алекс открыл для себя типично американ-скую тактику, помогавшую аннулировать или хотя бы нейтрализовать прошлое. Когда очередная классная руководительница спросила, как его фамилия, он ответил:

- Круко. Крук-О!

- Простите? - Учительница, новенькая в этой школе, еще надеялась снискать доверие учеников.

- К-Р-У-К-О. Это итальянская фамилия, - сказал Алекс, небрежно пожав плечами в ответ на смешки одноклассников.

Учительница заглянула в классный журнал, покачала головой, взяла ручку и исправила фамилию. Так он стал Алексом Круко, антиспортсменом, американцем итальянского происхождения, коим и оставался до конца учебы.

- Антиспортсменом? - переспросил я, когда он рассказал мне эту историю.

- Ну да. Я - противник спорта. Посмотри, что он сделал с моим братом. Алекс покрутил пальцем возле виска. - Знаешь, тут нельзя зевать и отсиживаться в кустах. Это Америка, приятель.

Его спонтанное решение переменить национальность породило удивительные побочные эффекты. Он постепенно сам начал верить в то, что он итальянец, и, например, просил Аду кормить его только пастой, что ей было совсем не трудно, поскольку она работала в итальянском ресторане, горячо гордился победами Юлия Цезаря и путешествиями Христофора Колумба, как если бы они действительно были его соотечественниками.

Некоторое время казалось, что его ассимиляция протекает вполне благополучно, но потом что-то случилось.

Я сидел за столом, тоскливо взирая на тосты, сыр, бруски масла и коробку с кукурузными хлопьями, которые мама выставила передо мной. Что касалось еды, то она исповедовала принцип изобилия: в нашей кладовке всякого рода провианта всегда имелось не менее шести сортов и еще батарея бутылок с имбирным элем. Со своими запасами мама вполне могла открыть магазин оптовой торговли.

Когда Рэгз, наш кот, заскребся в окно, мама выжимала апельсиновый сок. Прежде чем приступить к трапезе, состоявшей из рыбьих голов, оставшихся от вчерашнего ужина, кот потерся о мои, потом о мамины ноги.

В дверь постучали.

- Это Алекс, - недовольно крикнула мама.

Радуясь предлогу избежать плотного завтрака, я помчался к выходу, на бегу сообщив:

- Мне нужно идти.

- Куда это?

- За лягушкой для Пьетро.

- Что?!

- Ну, для его опытов.

Кубарем скатившись по лестнице, мы выскочили на улицу, в ослепительное раннее летнее утро. Накануне Пьетро, облачившийся в лабораторный халат, действительно попросил нас - весьма неприветливо - поймать ему лягушку. Уж не знаю, что за роль он в тот момент исполнял.

Увертываясь от машин, я пробежал несколько кварталов, отсалютовал мистеру Пилсудскому, стоявшему за мутной витриной своей таверны, открывавшейся ровно в восемь, чтобы направлявшиеся на фабрику рабочие имели возможность перекусить, получил в ответ приветственный взмах руки с зажатой между пальцами сигарой и только тогда наконец оглянулся. Алекс едва волочил ноги.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.