Посох пилигрима - [33]

«Дорогой Шильтбергер! — было написано там. — Препоручаю тебе моего старшего брата. Дела сложились так, что ему лучше некоторое время пожить где-нибудь в ваших краях. Он сам все тебе расскажет. Уверен, что ты приютишь его. Благослови тебя Бог. Твой друг Карел из Кафы».

— Боже милосердный! — воскликнул я. — Вы — брат Карела? Того самого Карела, с которым я двадцать лет назад встретился в Кафе?!

Томаш снова молча наклонил голову.

— Но почему он называет себя Карел из Кафы? Ведь насколько я помню, ваш брат родом из Моравии?

— Если бы он назвал себя Карелом из Оломоуца, едва ли бы я добрался до вас, — ответил Томаш. — А кроме того, он говорил мне, что встретил вас в Кафе и вы, должно быть, помните его.

— Верно, верно, — пробормотал я смущенно, начиная догадываться, кто стоит передо мною и какие именно дела сложились так, что пришельцу было необходимо некоторое время пожить где-нибудь вдали от родных мест. Да, конечно, я помню нашу встречу в Кафе. Очень хорошо помню.

Снимайте плащ, — сказал я, — сейчас скажу, чтобы вам принесли сухую одежду.

— Брат велел мне рассказать вам всю правду, прежде чем вы примете какое-либо решение, — проговорил Томаш.

— Я, кажется, и так ее знаю, — ответил я. — Вы из Оребитского братства.

— Да, — ответил Томаш. — Зная это, вы имеете право не пустить меня в ваш дом или даже отдать в руки властей.

— Мне кажется, ваш брат не за тем послал вас ко мне, ~ ответил я.

* * *

Все это произошло чуть ли не десять лет назад. Многое изменилось вокруг, и только в отношениях Томаша и Ханса никаких перемен не было. Томаш знал о прошлом Ханса. Во-первых, он был моим другом, и если бы даже и не был, то как было ему этого не знать, если бывший крестоносец успел по сто раз пересказать каждой прачке, каждой кухарке, и тем более всем конюхам, сторожам, псарям и прочим мужчинам-дворовым о своих бесчисленных подвигах в борьбе с еретиками-гуситами.

И хотя Ханс не знал о прошлом Томаша почти ничего достоверно, крестоносное нутро кухмистера подсказывало ему, что перед ним — враг, но, зная близость Томаша ко мне, Ханс не смел в открытую нападать на старика. Так бы и тлела их вражда, то чуть вспыхивая, то вроде бы совсем угасая, если бы не один случай.

В шести верстах от Фобурга, в большом селе, жила сорокалетняя вдова, содержавшая корчму. Она приторговывала, чем могла, давала деньги под проценты и занималась приготовлением разных снадобий, пригодных для лечения и человека и тварей земных. Вдова не значилась среди первых красавиц деревни: толстая, не по годам рыхлая, с тонкими губами, длинным носом, с мохнатой бородавкой на правой щеке, она обладала к тому же прескверным нравом. Года три назад Хансу втемяшилась мысль во что бы то ни стало купить у вдовы корчму и уехать из Фобурга, занявшись новым, еще более прибыльным делом. Однако ростовщица решительно ему отказала, и хитрый Ханс посватался за нее, заявив о своей готовности объединить два состояния.

Поговаривали, что крестоносец, предлагая руку и сердце, назвал при этом ничтожно малую сумму, и вдова отвергла любовь одноглазого паладина, предпочитая самой оставаться хозяйкой своего дома.

А вскоре после этого в корчме появились отцы-инквизиторы и обвинили вдову в наговорах, колдовстве и, конечно же, в том, что ночами она летала на помеле в горы на свидание со своим любовником — сатаной. Корчмарку увезли из деревни неизвестно куда, и тотчас же по округе пополз слух, что все случившееся — дело рук незадачливого негоцианта и отвергнутого жениха — Ханса.

Никто уже и ломаного гроша не дал бы за жизнь колдуньи, как вдруг месяцев через шесть корчмарка возвратилась в деревню. Это произошло осенью прошлого, 1443, года. Трактирщица сильно постарела и похудела, но испытания, выпавшие на ее долю, не сломили вдову, и деятельная женщина с великим рвением схватилась за оставленное дело. Она только бросила лечить людей и животных, но зато стала неукоснительно и весьма аккуратно посещать все церковные службы и потерю доходов от знахарства решила перекрыть тем, что резко увеличила ростовщический процент и теперь уже никому не отказывала в чарке вина даже среди глубокой ночи. Каким-то образом стало известно, что ее возили куда-то на край света, чуть ли не в Голландию, и там взвешивали на специальных весах, как поступали в то время со многими ведьмами, но вес корчмарки, а главное ее объем, оказался больше предусмотренного кодексами инквизиции, и она была признана невиновной в ведовстве, ибо кто и когда видел толстую ведьму? Ведь всем известно, что на бесовские шабаши ведьмы вылетают в трубу. А разве всякая невеста сатаны может пройти через узкий печной дымоход даже при содействии нечистой силы?

Когда корчмарка вернулась, Томаш зачастил в ее заведение и однажды пришел в Фобург мрачнее тучи — он узнал от нее самой, что доносчиком был наш одноглазый.

Скриптор рассказал об этом только мне, ибо понимал, насколько опасно связываться со шпионом инквизиции. Но с этих пор вражда между ними разгорелась, как костер на аутодафе, и пылала, не затихая. И, если положить руку на сердце, то на этот раз нападающей стороной был Томаш — неутомимый поборник чистоты нравов и справедливости, обличитель пороков и зла.