Посох Богов - [50]

Коринфянин Полидеукес, изгнанный со своей родины во время правления тирана Кипсела, нашёл убежище в Этрурии, стране, с которой долгое время торговал. Он знал содержимое всех караванов, следующих через эти места, вел счёт золота и слоновой кости в кладовых финикийских купцов. Казалось, лукавый взор его проникал всюду, где можно было чем-нибудь разжиться — тканями или зерном.

— Приветствую тебя, мой дорогой друг, — Лавиний встал навстречу гостю.

— Уважаемый Лавиний, рад видеть вас здоровым и в прекрасном расположении духа, — голос купца был высоким и таким же масляным, как и его толстое лицо.

Марк пригласил гостя к столу, на котором были живописно расставлены серебряная ваза с фруктами, блюдо со сладостями и амфора с благоухающим вином.

— Что ты привёз мне сегодня, любезный Полидеукес? — Лавинию не терпелось увидеть товары. — Тебе всегда удавалось удивить меня!

Купец хитро улыбнулся:

— Не сомневайтесь, уважаемый Марк Лавиний, я удивлю вас и на этот раз, — и, не томя благородного друга долгим ожиданием, добавил. — Несколько прекраснейших этрусских ваз, дорогое кипрское вино, несколько листов великолепного александрийского папируса — я поклонник вашей поэзии — и… рабыня, которая поразит вас красотой.

Глаза Лавиния загорелись:

— Жду с нетерпением! Скорей же покажи мне их!

Полидеукес сделал знак рабам, и через некоторое время перед Лавинием стоял кованый сундук. Раб открыл его, и купец собственноручно извлёк несколько бронзовых статуэток, среди которых была одна, замечательная по своей пластичности и правдоподобности статуэтка борцов, игральные кости, искусно выточенные из слоновьего бивня, свиток белоснежнейшего дорогого парируса, янтарный амулет и этрусская ваза тончайшей работы.

Лавиний осторожно крутил в руках чёрную отшлифованную до блеска вазу буккеро, рассматривая узор, украшавший изящные стенки сосуда, и цокал языком. Потом были ещё золотые украшения, одно из которых немедленно украсило красивые белые пальцы аристократа. Затем Полидеукес извлёк из сундука странный предмет из синего лазурита с золотыми вкраплениями, напоминающий царский скипетр. Он протянул его Марку Лавинию.

— Что это? — Лавиний не сразу принял странный цилиндр, но затем, побуждаемый собственным любопытством, взял и повертел в руках.

— Думаю, этот предмет говорит о самом знатном происхождении его владелицы, — купец уже чувствовал особый интерес аристократа. — Если она и не дочь царя Этрурии, то, по крайней мере, принадлежит к царскому роду.

Полидеукес снова сделал знак рукой, и раб вытолкнул на середину комнаты девушку.

О, Лавиний был истинным ценителем красоты! Он знал в ней толк. Но эта девушка была красива какой-то особенной, неземной красотой. Лавиний застыл, окаменев, подобно одной из мраморных статуй его дома.

Словно неподражаемое творение божественного скульптора, стояла она перед ним в чёрном струящемся хитоне с длинным шлейфом и плаще-тебенна, украшенном золотой отделкой и свободно ниспадающем до самого пола. Гордый разворот плеч, прямая посадка головы, тяжёлые золотистые косы, падающие вниз почти до колен. Классический лоб украшал серебряный обруч. Стрелки изогнутых бровей, голубоватые тени длинных ресниц на щеках, розовые губы, спокойно и с достоинством закрытые в гордом молчании, золотистые переливы солнца, поблёскивающие у неё на волосах — всё было совершенно в этой девушке.

В доме Марка Лавиния бывали и гречанки, и римлянки, и ханаанки, и фракийки… Но об этой девушке он мог сказать лишь одно:

— Турана…Венера…Афродита… Её красота божественна…

— Она из Этрурии, из Фиден, — тихо вымолвил Полидеукес. — Её зовут Танаквиль.

Тот самый дальний, заветный уголок тенистого сада с мраморной скамейкой, где Танаквиль любила проводить дни, после дождя был усыпан лепестками поздних бледных роз. Воздух был наполнен шелестом листвы, похожим на беззвучный шёпот молитвы. В просветах посвежевшей после дождя зелени деревьев то и дело возникали белые стройные фигуры статуй. Благоговейную тишину сада нарушал лишь плеск небольшого фонтана.

Танаквиль сидела на самом краешке скамьи. Её фигура, словно выточенная искусным скульптором из полупрозрачного мрамора, была пронизана золотыми отсветами мягкого послеполуденного солнца. Голубоватые, зыбкие тени листвы играли на её опущенных веках.

«Психея, мотылёк».

Лавиний подошёл, и в который раз тщетно попытался избавиться от чувства собственного несовершенства, которое постоянно возникало у него рядом с Танаквиль с тех самых пор, как она поселилась в его доме. Она была его рабыней, но выглядела едва ли не более свободной и гордой, чем он сам. «Странное неотразимое сочетание чувственности и духовности», — подумал Лавиний. — «Как ей это удаётся? Впрочем, женщины Этрурии всегда пользовались почётным положением и свободой и имели право участвовать в пирах и сидеть рядом с мужчинами. Даже имена у этрусков давались не по отцу, а по матери…»

— Ты принёс новые стихи? — Танаквиль обратилась к нему первой. Она повернула прекрасную голову, и сетка из золочёных шнуров, надетая на золотые локоны, сверкнула в луче солнца, нашедшем красавицу даже здесь, в самом дальнем уголке сада. «А может быть, это сверкнули её волосы?»