Пословицы российские - [5]

Близ царя, близ смерти

В древней Самаркандии воспитание молодых и знатных людей поверяемо было старцам единоплеменным, упражнявшимся в какой-либо части учености и в отправлении дел государственных. Тогда думали, что гибкую молодость не надлежит вверять попечению иноплеменных, не знающих ни истинной пользы, к которой вести должно воспитанника, ниже природных склонностей его предков; превозносящих пред юношем слабости своего народа и неуважающих или, паче, неведущих добродетели нации воспитуемого. Не было там также в обыкновении и своим побродягам препоручать детей своих, а избирали к тому, как выше сказано, старцев почтенных, знанием и честностию украшенных и еще таких, кои вели жизнь холостую; ибо был в Самаркандии род людей, творящих обет сохранять целомудрие до гроба. Сим-то человекам, чуждым всякия домашния заботы, достигшим непорочным житием здравыя старости, вверялось самаркандийское воспитание.

Насанзаду, повелитель трех провинций восточных, имел у себя единородного сына Салема, одаренного свыше быстрым понятием, твердою памятию и телесною красотою, что все по злоупотреблению его сделалось ему пагубным. Когда минуло ему семь лет, время, в которое органы человеческие начинают способными быть ко изъяснению впечатления нерв наших, впечатления, получаемыя ими от внутренния управляющия силы. В сие, говорю, время друг Насанзада представил ему знакомого старца, воспитавшего дщерь его, которая была при старости отцу своему утешением, пестуном и кормилицею, стала, наконец, и любезным товарищем по смерти его супруги.

Сему-то почтенному мужу отдан был на руки молодой Салем, который наставляем был во всех науках, нужных для благорожденного и к управлению многих назначаемого человека. В жилище учителю и ученику были отведены особливые покои. Вместо обоев на стенах изображены там были иносказательным образом науки, в коих упражнялся остроумный Салем. И сие для того, чтоб облегчить память и дать ежечасное упражнение мыслям.

Юноша был любочестив, и главное побуждение его к наукам была похвала отца его и многого числа людей, наполнявших дом их по причине отцовой знатности и доверенности, каковую имел он при дворе царском. Достопочтенный Седух, так назывался учитель, примечал к неудовольствию своему, что самолюбие в ученике его была первейшая причина достохвального прилежания его к научению, и того ради, желая возвысить мысль его к высочайшему и чистейшему началу, нежели какова сия естественная наша слабость, пошел в одно время с питомцем своим гулять в поле и, возводя его на возвышенные места, привлекал рассуждение его на созерцание природы, кою представлял он ему цепью, из бесчисленных звеньев слиянною, коея конец долженствовал быти, по его доказательствам, простых глаз удаленным так, что зреть его невозможно было. Откуды дал он ему проразуметь, что есть невидимое, но не меньше потому необходимое начало и вина самих начал, к коему должны прицеплены быть предметы желаний и предприятий наших, и потому не самолюбие, которое в любомудрце почтено быть должно слабостию, но неразрывное и твердое слияние с сею общею цепью, коея мы есьмы звенья, надлежит быть главнейшим побуждением деяний наших.

Но тщетны были старания благодетельствующего Седуха, не внимал Салем учению его, ибо оно не соответствовало честолюбию и гордости юношеской. Несмотря на все основательные рассуждения Седуховы, стремился он изучить только то, что могло его в обществе сделать приятным, в беседе необходимым, а особливо любезным прекрасному полу, который и в древней Самаркандии имел таковые же склонности, какие имеем и у нас, и тамо нравилась одна только поверхность, а о внутренности мало помышляли.

Когда хвалили Салема, тогда почитал он себя счастливым.

Наконец скучили ушам его похвалы окружающих отца его, и он признавал их льстецами, их состояние чтил ниже своего и потому горел желанием прославиться и хвалимым быти повсюду. Где ж молодому человеку с Салемовыми дарованиями искать похвал искуснейших, как при дворе. Тамо и ласкательство не имеет в себе подлости, похвала тонее и, следовательно, приятнее.

Невзирая на отсоветывания Седуховы и несмотря на прискорбие родительское, при расстании с детьми чувствуемое, упорно желал молодой Салем отправиться ко двору для снискания венцов честолюбию своему. Сколько ни представлял ему Седух, что хотя и вышел он из младенческих лет и достиг уже отроческих и двадцатилетнего возраста, однако не искусился он еще противостоять напастям, что мореплаватель, прежде нежели пустится в открытое море, должен осмотреть, удобно ли судно его противиться могущей восстати буре, запастись всем тем, что нужно к мореплаванию, и познать сложение свое, перенесет ли оно жизнь беспокойную. Твердил он ему неоднократно, что на море и самая тишина предзнаменует иногда непогоду и что опасно в молодых летах поверяться самому себе. Старец не мог согласиться сопутешествовать юноше потому, что и в молодости своей едва сносить он мог шум светской жизни, а еще больше суетного придворного обхождения. И так, не видя успехов в словах своих, говорил Седух Салему тако: