Послеоккупационный период - [8]

В девятом классе Алексей Юрьевич обратил внимание на то, что я пишу безграмотно, с большим количеством грамматических ошибок. Он назначил мне переэкзаменовку на осень. Вернее, назначил он ее себе. Ежедневно мне приходилось ходить к нему домой — писать диктанты. Мне тогда и в голову не приходило, что такое отношение к хулиганистому школьнику выходит за рамки обычных учительских обязанностей. Я считал нормальным, что меня пытаются чему-то научить.

Советскую литературу согласно школьной программе, изучали по произведениям писателей, пропагандировавших руководящую роль партии. На день рожденья сестра подарила мне «Поднятую целину». Только я ее прочитал, как на одном из уроков была предложена тема — руководящая роль партии в романе М. А. Шолохова «Поднятая целина».

Я задумался. Семен Давыдов — сын пьющей проститутки, не знавший отца — лучший коммунист. Конечно, родственных связей с кулаками-казаками он не имел. Происхождение ничем не запятнано — пролетарий настоящий…

Вспомнил одесских пьяниц, проституток, танцующих и поющих хриплыми голосами на Привозе и подле него — это скольких же они могли нарожать таких Давыдовых! Пусть и под другими фамилиями…

Моих ровесников, живших с «веселыми мамами» в школе было немало: «Волёдя». «Боцман», «Мишутка»… Их следовало согласно логике готовить к поступлению в партию без всяких кандидатских стажей и рекомендаций. И матерились они славно — качество ценное для руководителя любого ранга. А пацанов этих не принимали даже в пионеры и комсомольцы.

— Толик, а ты почему не пишешь? — прервал мои раздумья Алексей Юрьевич, увидев чистый лист на парте.

Я собрался и стал излагать прописные истины о том, кто и как мешал строить Денису Давыдову светлое будущее.

Жил самый человечный учитель в Театральном переулке, во втором номере, на втором этаже парадной справа от подъезда. Совсем недалеко, в № 12, был ресторан «Норд», во дворе которого мне доводилось слышать песни Петра Лещенко. Алексей Юрьевич рассказывал, как во время оккупации пару раз бывал там, и о том, что есть во время концертов не разрешалось.

Однажды кто-то из учеников на уроке спросил:

— Алексей Юрьевич, а почему Лещенко запрещен?

— Видите ли, слушать его ходили люди с душевным надрывом. А нам нужны оптимисты…

Кому это «нам» он не уточнял.

Неизвестно, на какие средства Алексей Юрьевич повел учеников нашей школы в кинотеатр имени Фрунзе, где шел фильм, снятый по пьесе Горького «На дне». Вероятно, своими собственными деньгами он оплатил сеанс.

Мы пошли с неохотой. Сами жили почти на дне среди инвалидов войны, беспризорников Костела и детей врагов народа. Однако игра мастеров нас поразила. Школьники, пережившие оккупацию, ощутили происходившее на экране частью свой жизни. Мы находились совсем рядом с Дном. Один неверный шаг — и ты в бездне. «Человек-то думает про себя — хорошо я делаю! Хвать — а люди недовольны…»

На выпускном вечере, когда все веселились, Алексей Юрьевич подошел ко мне и сказал:

— Толя, в твоем экзаменационном сочинении я исправил две ошибки. Если бы я этого не сделал, ты, возможно, не захотел бы учиться дальше. А тебе это нужно…

Я при всех с искренней благодарностью обнял старенького учителя.

Много раз после окончания школы я собирался навестить его, пока не узнал от одноклассников, что Алексей Юрьевич умер. Похоронили его на Втором Христианском кладбище.

На новом месте

Нашу комнату в большой коммуне на улице Жуковского 19 мама обменяла на комнату в 25 квадратных метров с балконом, нависавшим над центром маленького дворика, в районе Привоза. Единственным нашим соседом по квартире был отставной полковник строевой службы Федор Иванович.

До войны весь второй этаж нашего флигеля занимала одна еврейская семья — так рассказывали дворовые старожилы. В теплое время соседи общались громкими криками, выскакивая на свои балконы или террасы.

Впервые я вышел на балкон рано утром посмотреть, кто во дворе кричит, будто его режут. Оказалось, что это была обычная разборка соседей между собой. Семина мама имела что-то сказать маме Цили:

— Твоя Цилька не дает моему Семе готовиться к лекциям! — громко, на весь двор кричала мама студента медина, будущего акушера. — Моему сыночку нужна другая партия!

— Что, Сема поступает в партию? Поздравляю!

— Ты сдурела? Я говорю про то, что ему не нужно жениться на ком попало!

— Это моя Цилечка — кто попало?! — Мама решила защищать достоинство своей семьи до последнего. — Конечно, твой Семочка будет большим человеком, он и тепер студент.

— Ты хоть знаешь, что они делали вчера вечером? — закричала Семина мама. — Я побежала до тебе на второй этаж. Пока я дотёпала на своих больных ногах, так успела передумать. Пускай твоя Цилька сама расскажет своей мамочке…

— По-твоему, моя Цилечка — дурочка с переулочка? — Цилина мама уже поняла, о чем идет речь. — Из песни слов не выкинешь, вот только хто будет петь? Если что, мы найдем на твоего Сему управу через народный суд!

— Как что — так сразу в суд! Ты сперва подумай. Что мой Семочка мог сделать плохого? Дай Бог, чтобы твой Изя мог делать такое каждый день! Я тебе не враг. Ты же на него не станешь подавать в суд?